Татьяна Богатырева - День матери

– Бабушка, дедушка, мама, отчим, я, дядя и дядина любовница… – перечисляет он.

Я стыдливо признаюсь, что мы живем в коммунальной квартире. Ваня не обращает на это внимания. Мы обедаем печеньем, хлебом с кетчупом, компотом, мне это тоже нравится, я говорю, что дома мама непременно заставила бы меня есть суп.

– У нас никто не готовит, – поясняет Ваня.

Потом мы идем в комнату его мамы и отчима и смотрим телевизор. Потом играем в бой подушками. В квартире кроме нас – никого, и через мутные стекла льется солнечный свет, я замираю с подушкой в руках и смотрю на то, как красиво танцуют серые пылинки. Ваня спрашивает меня, в чем дело, но я не говорю ему. Мы еще не настолько друзья, чтобы давать ему поводы для смеха.

Он предлагает мне пойти во двор и познакомиться там с мальчишками, может, поиграть в футбол, но я тушуюсь и, стесняясь, отказываю. Мой вес не располагает к подвижным играм. Но Ваня тактично кивает.

В самый разгар нашей игры в разведчиков, когда я бегу по темному коридору в чьем-то длинном пальто со шваброй (которая играет роль автомата) в руках, дверь открывается, и в квартиру входит высокий милиционер с какой-то женщиной. Я очень боюсь милиционеров и цепенею от ужаса.

– Не бойся.

Это Ваня уже рядом со мной. Он говорит милиционеру «привет», вот так, запросто, ну что за бесстрашный человек!

– Дядя Лека, Оля, это мой друг Юрик, – просто говорит он.

Мы пьем чай все вместе, и Ваня тихонько рассказывает мне, что вся его большая семья работает в милиции, мама милиционер и отчим – тоже, бабушка работает в детской комнате милиции, дедушка, правда, на пенсии. А дядя – тоже милиционер.

Ванин дядя целуется на диване с Олей, не стесняясь нас. Ваня не обращает на это внимания, а я, стесняясь, смотрю в свою кружку с чаем и пью его торопливо, обжигаясь.

Перспектива увидеть столько милиционеров, вернувшихся домой, меня пугает, и я собираюсь уходить.

Дома я хочу посоветоваться с папой.

– Пап, а вот почему так странно: один друг уходит, а другой – появляется? – начинаю я.

Но папа снова собирается «поиграть в автоматы», он уже успел выпить. Мать не отпускает его, и разгорается скандал. Мама кричит и не стесняется в выражениях. Я изо всех сил стараюсь стать невидимкой, но у меня это плохо выходит.

Мама негодует по поводу отсутствия у папы работы. Папа что-то мямлит ей в ответ (в этом мы с ним очень похожи, я тоже пугаюсь, когда на меня кричат), но все же во время особенно громкого маминого монолога он успевает пробраться к выходу из комнаты – в коридоре мама кричать не будет, потому что там уже стоят соседи, чтобы посмотреть, что тут у нас произошло.

С мамой разговаривать нет никакого смысла. Она не обращает на меня внимания, сердито хлопает дверью и уходит на кухню. Я сажусь на свое кресло-кровать и принимаюсь за учебники.

Я стою посреди класса и плачу. Хорошо еще, что уроки кончились и одноклассники не видят моего позора. Надо мной грозно нависает наша учительница, рядом с ней стоит директор. Рядом со мной – мой друг Ваня. Так мы и стоим в пустом классе – двое на двое. На моей голове – пустой круглый аквариум, поэтому мой плач получается глухим и гулким.

– Может быть, позвать медсестру? – неуверенно спрашивает у директора учительница.

– Да разбить надо на фиг… идиоты! Зачем вы это сделали?! Кретины!

Директор сердится, учительница нервничает, я реву и только Ваня, как всегда, спокоен.

– Это я придумал, извините, – как ни в чем не бывало говорит он.

Как будто мы обсуждаем погоду. Я восхищаюсь Ваней через запотевшее стекло аквариума и свои потоки слез.

– Да зачем?! – говорит директор. – И куда вы вообще дели рыбку?

Ваня закуривает. И я, чтобы не отстать от него, тоже прошу сигарету, хотя и делаю это впервые в жизни; я стараюсь затянуться так, чтобы было видно, какой я профессиональный курильщик. Я незаметно оглядываю группу ребят, с которыми мы стоим. Мне бы хотелось пойти куда-нибудь вдвоем, не стоять здесь, но Ваня, как обычно, в центре внимания, а я – в его тени, и увести его отсюда просто нереально.

Я говорю, что мне пора домой. Говорю тихо, но Ваня слышит и охотно вызывается проводить меня.

– Чего ты такой? – спрашивает он меня по дороге.

– В смысле?

Я делаю вид, что не понимаю, о чем он.

– Мне правда домой пора, мать все время ругается, что я у тебя целыми днями торчу.

– Да нет, я не о том. Ну, ты понимаешь. Ты это… интровертик.

– Да не интровертик, а интроверт тогда уж.

Я улыбаюсь.

Перед тем как уйти, Ваня зовет меня куда-то, к кому-то, в чью-то квартиру – на следующие выходные. Говорит, что уже решил – мол, я пойду с ним. Я пожимаю плечами. Улыбаюсь: хорошо, что у меня есть такой друг.

Входя в квартиру, я думаю, что пришел раньше всех. Спокойно открываю дверь в нашу комнату. И вижу маму и всех наших соседей. И мама плачет. И пьет что-то из маленькой рюмочки.

И мне говорят, что моего папы больше нет.

– В кино похороны совсем по-другому как-то показывают, – говорит Ваня.

– Пойдем на лестницу, – говорю я.

Мне невыносимо в нашей квартире, где много незнакомого мне народа; мы сидим на полу в коридоре, и я – как маленький – вижу одни ноги – женские, мужские, проходящие туда-сюда. И мне тяжело говорить, Ваня спрашивает меня о чем-то, я открываю рот, и у меня не получается ничего сказать.

На лестнице темно.

– Просто пьяного, на улице, ножом? – спрашивает Ваня.

Я киваю. Мы стоим и молчим, и ничего не происходит. Я хочу уйти отсюда, и Ваня это как-то чувствует.

– Пошли ко мне, – говорит Ваня.

Оглядываюсь на дверь в нашу квартиру, там поминки, шум, возня. И я киваю. Ваня начинает спускаться по лестнице не оборачиваясь, и я плетусь за ним, ступенек не видно, кажется, что мы спускаемся не на первый этаж, а просто в темноту.

Под подушкой звонит будильник. Я выключаю его, не открывая глаз, но бабушка уже распахивает дверь, кричит, что пора вставать. Рядом со мной спит Юра, я смотрю на него с завистью, ему не надо подниматься в такую рань.

Я бреду на кухню. Все в квартире видят седьмой сон, и только я да бабушка сидим на кухне. Вернее, сижу я, а бабушка наливает себе чай. Закуриваю.

– Ты посмотри, курит! Импотент несчастный!