Андрей Жариков - Сказание о суворовцах

— Я вот так и не пойму, откуда у твоего отца на фронте пионерское знамя оказалось? Дед говорил об атаках, боях, а о знамени ни слова, не знает, что ли?.. Ты спишь?

Саша не ответил.

— Ну, спи, спи, — сказал Миша.

Миша стоял, нагнувшись над удилищами, и не спускал глаз с поплавка. Издали он был похож на вопросительный знак, залезший в широкий резиновый сапог. Иногда он мгновенно распрямлялся, хватал с рогатулек удилище, вытягивая руку, и вытаскивал рыбёшку на берег. В его ведре бились уже десятка два чебачков, похожих на серебристых плотвичек.

Саше не везло: Он и червяка менял, и поплавок передвигал, и так же, согнувшись, следил за поклёвкой, но вытащил всего одного скользкого и колючего ерша. Подумал, что место не подходящее, и переместился правее за кусты, где на отмели щука гонялась за мелюзгой. Но там оказалось совсем мелко, носки резиновых сапог едва скрывались в воде. Саша шёл по отмели дальше от берега, шёл до тех пор, пока не зачерпнул голенищем холодную иртышскую воду. Немного попятился, нащупал под водой камень и, удобно встав на него, закинул удочку. Поплавок очень скоро утонул, тут же выпрыгнул на поверхность воды и замер. Потом его потащило против течения, и Саша почувствовал, как в руке завибрировало бамбуковое удилище. Он потянул удилище на себя и ощутил сопротивление рыбы. Сообразив, что подтащить пойманную, видимо крупную, добычу да снять её с крючка здесь, в воде, не удастся, он поднял над головой удилище, как это делал Миша, и побежал к берегу на песок. Придерживая рукой леску, бежал быстро и шумно. Рыба уже не сопротивлялась, но туго натягивала леску, и рыбак догадался, что это не мелкий чебачок.

Выбежав на берег и бросив рыбу на песок, Саша крикнул:

— Стерлядка попалась! Сюда, скорее!

Миша подбежал и подтвердил: самая настоящая и очень крупная стерлядь.

Оба заняли место, где попалась редкая и вкусная рыба. Но ловился опять только чебак. Чтобы не бегать туда-сюда после каждой пойманной рыбки, Миша брал ведро и держал его за дужку зубами. Клёв продолжался до восхода солнца. А как только оно взошло над тополиной рощей, поплавки на мелких волнах задремали, наводя на рыбаков скуку. Уже припекало. Можно сгореть. Даже Миша, ставший совсем бронзовым, то и дело поворачивался к солнцу то спиной, то лицом, то боком.

— Идём? — спросил Саша. — Не клюёт.

— Идём. Но сначала искупаемся.

Миша, хотя и был на вид щуплый, узкоплечий, превосходно плавал и глубоко нырял. Заплывал на середину реки. Только длинные волосы мешали ему хорошо видеть всё перед собой, и однажды он чуть не напоролся на корягу.

Саша плавал гораздо хуже и далеко не заплывал.

— Боишься? — спросил Миша. — А ещё хочешь быть офицером.

— Боюсь, — признался Саша. — В Москве редко приходится плавать. А уходить из группы лучников в секцию плавания не хочется. Там я уже первый разряд имею.

— Вот здорово! Не врёшь? — удивился Миша. — У нас стрельбой из лука негде заниматься. Хорошо тебе в Москве.

— Что же хорошего? Вон как ты плаваешь. И всё потому, что Иртыш рядом. Тебе бы толкового тренера — и готовый чемпион.

— Ну, ты даёшь! Где тут тренеры? Вот махнуть бы в Москву… А что, я, пожалуй, к тебе приеду, если отец и мать разрешат.

Возвращались в лесхоз на том же стареньком «газике». Пётр Никитович вспоминал, как после войны он, тогда ещё молодой лесничий, по призыву партии приехал сюда, на пустынное прибрежье Иртыша, создавать в степных районах полезащитные полосы, выращивать ореховые рощи и сосновые боры.

В тех местах, где теперь шумят зелёные рощи, веками рос лишь один сорняк, да и его летом выжигал горячий ветер. Лес помог сохранить влагу на вспаханных полях, остановил кочующие пески. Совхозы получили богатые плодородные поля.

— Помню, здесь мальчишки вёдрами собирали на озёрах утиные яйца, — говорил лесничий. — Удочкой за один час ловили по сотне крупных карасей. Зимой на блесну вытаскивали столько окуней, что унести за раз не могли. Страшная чума для природы, — уже не первый раз повторял он, — владельцы легковых машин. Бывало, приедешь на дальние озёра километров за сто от села и чувствуешь природу. Утки и гуси плавают, рыба крупная играет. И вокруг ни души. Воздух пахнет полынью. Архары стадами ходили. А теперь куда ни глянь, в какой дальний уголок ни придёшь — всюду палатки, костры, легковушки и… браконьеры. Стреляют всё живое, ловят не только крупную рыбу, но и мелочь, распугивают зверя и дичь. И нет ни гуся, ни утки, вывелся в реке осётр, не встречал давно нельмы. А сколько гибнет мальков от моторных лодок. Степь запахла бензином.

— Что же делать? — спросил Василий Александрович. — Ведь лишимся всего живого.

— Лишимся запросто… — Пётр Никитович пожаловался другу. — Прогулки на машинах в гнездовья дичи и пристанища зверей запрещены строго-настрого. Но толку мало. Браконьера надо наказывать, и без пощады.

Невольно разговор зашёл о сохранении не только озёр, дичи, рыбы, но и всего мира.

— Страшно подумать, — сказал Сашин отец. — Одна водородная бомба — и нет крупного города, в пепел превращены миллионы людей. Нет ничего живого…

Разговор захватил ребят.

— Вся надежда, так-скать, на молодое поколение, — одобрил Никитыч. — Вот уговариваю внука идти по военной линии, а он, видишь, джинсами увлекается.

— А вот и нет! — Миша обиделся. — Просто ещё не думал о профессии. Успею…

— А Саша у нас уже решил: в Суворовское идёт, — Василий Александрович сказал это не без гордости.

— Ему хорошо — он в Москве, — ворчал Миша. — Его примут — он родич Суворова. А я?

Сашин отец рассмеялся. Повернулся с переднего сиденья лицом к Мише и спросил:

— Кто это тебе сказал! Идёт ли наша родовая ветвь от самого Александра Суворова, сказать трудно. И какое это имеет отношение к приёму тебя в училище? Всё равно нужно сдать конкурсные экзамены.

В разговоре не заметили, как приехали в посёлок. Когда «газик» свернул с шоссе на пыльную дорогу, протянувшуюся вдоль забора, лесничий сказал:

— О! Смотрите! Сын приехал… — И тут же пояснил своему другу: — Я его Василием в честь тебя назвал. До конца жизни не забуду, как ты вынес меня на своих плечах из окружения. Ранение пустяковое, а вот идти не мог, обе ноги были прострелены. Силён ты, Васёк, был. Взвалил на плечи и потащил…

— А меня кто спас? Ты, Никитыч… Десять суток на траве да на листьях. Хорошо, что ты лесовод. Помнишь, как ели липовые листья и какие-то корни? К ранам траву целебную прикладывали…