Леонид Жариков - Повесть о суровом друге

Дул пронизывающий ветер. Я шагал мимо кабака, где на вывеске был нарисован красный рак, держащий в клешне кружку с пивом.

Под забором среди сваленных пивных бочек я увидел группу оборванных рудничных ребят. Двое играли в карты, остальные тоскливо пели сиплыми голосами:

В кабаке дрожали стекла от пляски. Ребята не обращали на грохот никакого внимания и продолжали заунывно петь:

Меня поразила худенькая девочка лет семи, с бледным лицом и большими черными глазами. На тонкой шее у нее висел медный крестик. Девочка сидела, поджав под себя красные босые ноги и натянув на озябшие колени юбчонку. Она держала в дрожащих пальцах папиросу и, жадно затягиваясь, курила. Я никогда не видел, чтобы девочки курили табак. Не зря она по-стариковски кашляла.

А ребята пели негромко, лениво, будто им не хотелось петь:

Чтобы меня не заметили рудничные ребята, я нагнулся, делая вид, что очищаю щепкой налипшую грязь. Но меня увидели.

Коренастый, одетый в черные лохмотья мальчуган, наверное вожак, подошел ко мне вразвалку, запустив руки в карманы по самые локти. Он оглядел меня презрительно и спросил:

- Ты кто?

- Никто.

- Дать тебе в рыло?

- Не надо.

- Почему?

Я не знал почему и сказал:

- Драться грех. Бог накажет.

Задира покосил глазом на свою грязную грудь, где болтался на засаленной нитке крестик, сплюнул сквозь щербатый зуб и сказал:

- Шахтер богу не родня, его бойся как огня. Понял?

- А я Ваське скажу.

- Какому Ваське?

- С Нахаловки, у вас тут работает.

- А ты кем Ваське доводишься?

- Брат, то есть сосед. Одним словом, я ему завтрак несу.

- Забожись!

Я снял шапку и перекрестился.

- Так бы и сказал. Ваську я знаю. Иди, никого не бойся. Если остановят, скажешь, Пашка Огонь пропуск дал.

Я пошел дальше, но Пашка снова догнал меня:

- Идем, я тебе покажу, где Васька работает. Он хороший парняга. У нас его любят.

Мы пошли рядом. Я испуганно косился на Пашку: уж очень он был страшный в своем тряпье, с черным лицом и руками.

- Ты чего такой грязный? - спросил я.

- Со смены, - равнодушно ответил Пашка, - в ночь работал.

- Где?

- Где же? В шахте, конечно. Лампонос я, а батька забойщик.

Мы подходили к последнему «питейному заведению», когда неожиданно с грохотом распахнулась дверь кабака и на пороге показались двое шахтеров.

Один из них держал в руке шахтерский обушок и порывался куда-то бежать. На нем кровавыми клочьями свисала рубаха. Его товарищ, молодой парень с рябоватым лицом, с гармошкой на плече, удерживал друга.

- Пусти, Петька! Хочешь, чтобы они нас совсем задушили, хочешь, чтобы мы сгорели в шахте?

Со страху я было пустился наутек, но Пашка схватил меня за рукав:

- Не бойся. Это мой брат Петька, тот, что с гармошкой, а пьяный - наш сосед. У него сынишку в шахте завалило: три дня пробивались к нему, так и не откопали. Мать с горя удавилась ночью в сарае. И вот он один остался, напился пьяный и хочет хозяина шахты фон Граффа убить.

Едва Пашка произнес эти слова, как из-за угла вымчались двое верховых казаков с чубами из-под фуражек. За ними, покачиваясь на мягких рессорах, ехал фаэтон. В нем сидел важный господин, как видно, хозяин шахты. Позади скакали еще двое всадников с плетками и карабинами через плечо.

- Пусти, Петя, дай я с ним рассчитаюсь! - кричал пьяный и рвался к пролетке.

Один из казаков ударил шахтера плеткой по голове, и тот упал в грязь.

Пашка схватил камень и кинулся туда, где началась свалка.

Я не знал, куда бежать, где искать Ваську, и припустился к шахте...

После долгих поисков я нашел его там.

Васька работал на подъеме. Огромная деревянная катушка-барабан крутилась на высоком столбе, наматывая на себя длинный стальной канат Барабан крутила пара лошадей, ходившая по кругу. На передней, вислопузой, сидел верхом Васька с кнутиком, погонял ее. Когда канат на барабане разматывался - железная бадья опускалась в темную пропасть шахты. Потом Васька поворачивал лошадей и погонял их в обратную сторону. Канат, скрипя, вновь наматывался на барабан - бадья с людьми или углем поднималась из шахты.

Во время минутного отдыха Васька рассказал мне, что лошадей зовут Валетка и Стрепет, что они слепые, потому что раньше работали в темноте под землей. Я покормил Валетку хлебом. Мигая сизым глазом, он понюхал меня и даже притронулся к лицу бархатными губами.

- Это он поцеловал тебя, - сказал Васька ласково.

Жаль, нельзя было стоять возле лошадей, штейгер прогнал меня.

Я отправился бродить по руднику, обходя шахту. Я боялся ее. Илюха рассказывал, что ствол шахты опускается до самого ада, будто если в шахте приложить ухо к земле, то услышишь, как черти разговаривают между собой и как стонут грешники на сковородках...

Все же любопытно было посмотреть, и я подошел к шахте. Как раз в эту минуту из-под земли вынырнула и повисла на ржавых цепях железная бадья. В ней по пояс, как в кадушке, стояли черные люди - ни одного лица не разглядишь, только зубы сверкают и видны белки глаз. Мне стало жутко, и я поспешил уйти подальше от шахты.

Помахав Ваське издали картузом, я пустился в обратный путь.

Опять открылась предо мной неоглядная степь. Теперь я чувствовал себя смелее и даже не побоялся свернуть в сторону, к Богодуховской балке. Люди рассказывали, что в революцию девятьсот пятого года жандармы расстреливали в этой балке рабочих. Захотелось пойти туда и поискать: вдруг найду пулю, оставшуюся после расстрела?.. Кроме того, я знал, что в балке есть ставок - можно побросать камешки со скалы в воду.

Балка находилась в глухой степи, в стороне от дорог, время было осеннее, в ставке давно уже не купались, поэтому я никак не ожидал застать там кого-нибудь. Каково же было мое удивление и мой страх, когда, приблизившись, я услышал приглушенные голоса! Я не сразу сообразил, откуда они доносились.

Осторожно глянув со скалы вниз, я увидел двух незнакомых людей. Они сидели под стеной и о чем-то негромко разговаривали. Сверху мне были видны только шапки, лиц рассмотреть я не мог. Тот, что был в шинели, в сером солдатском картузе, говорил другому, с забинтованной головой и в кепке:

- Явка в Нахаловке, у Преподобного, знаешь его?

- Слыхать слыхал, а в лицо не знаю.

- Безногий он, сапожник.

- А-а, такого знаю. Его, кажись, Анисимом зовут. Значит, это и есть Преподобный?

- Он самый.