Леонид Жариков - Повесть о суровом друге

На степном кладбище ни кустика. Только полынь, лопухи да редкие кресты. Посреди кладбища была вырыта братская могила - длинная глубокая яма. Рабочие спускали туда гробы на веревках и устанавливали в ряд.

Чья-то девочка в длинном ситцевом платье хватала рабочих за руки и кричала до хрипоты:

- Куда вы дедушку опускаете, там лягушка!

На другом конце на коленях стояла шахтерская мать. Она обнимала деревянный ящик-гроб и причитала:

- И на кого же ты нас оставил, бедных сиротиночек? А как спросят у меня детки: где же наш папенька? А что скажу я им, что отвечу? В сырой земле закрыл свои очи орлиные!..

Около нее теснилась куча ребят мал мала меньше. Старший, лет тринадцати, хмурый мальчик одной рукой вытирал слезы, а другой поддерживал мать. Я вгляделся и узнал в нем вожака пастуховских ребят. Да, это был он, грозный и лохматый Пашка Огонь.

Священник отец Иоанн с добрым, христолюбивым лицом, в темно-малиновой, расшитой серебром ризе стоял над ямой и, плавно размахивая кадилом, из которого вился пахучий синий дымок, рокотал басом:

- Со святыми упо-о-кой, Христе, души рабов твоих-и-их, идеже несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыха-а-ние, но жизнь бесконечная. Яко земля еси и в землю отъедеши, амо же вси человецы пойдем, надгробно рыдание творяще песнь. Аллилуйя.

Грустно звучало заупокойное пение, прерываемое рыданиями женщин. Видно, отцу Иоанну самому было жаль погибших шахтеров. Он провожал их в рай.

Механик Сиротка, в чистой рубашке с пустым рукавом, засунутым за пояс, стоял у могилы и, не вытирая молчаливых слез, слушал печальное бормотание священника.

В стороне от нас, в толпе разнаряженных барынь, стоял с набожным видом колбасник Цыбуля. Глядя издали на могилу, он крестился и что-то говорил соседу, трактирщику Титову. Я прислушался.

- Жизнь человека что свеча на ветру. Дунь - и погасла. Ничто не вечно.

- И царь и народ - все в землю пойдет... - отвечал ему трактирщик, закатывая глаза.

С глубоким вздохом Цыбуля вторил ему:

- Истину глаголете, Тит Власович. Все под богом ходим. Сегодня жив, а завтра жил... - И лавочник поспешил осенить себя крестным знамением.

Механик Сиротка посмотрел на Цыбулю и сказал негромко, будто сквозь зубы:

- Молишься, купчина? Боишься умереть? А люди вот погибли, хорошие люди...

- Бог дал, бог и взял, - сердито ответил ему Цыбуля и отвернулся...

- Бог... Где он есть, твой бог! Покажи мне его!

- Богохульник, - сердито прошипел трактирщик Титов, - разве можно так говорить? Бог живет в тебе самом, в душе твоей.

Лицо у Сиротки потемнело.

- Во мне живет? - спросил он, берясь за ворот рубашки, точно ему стало душно. - Где же он во мне, покажи? - Он потянул за ворот так, что посыпались пуговицы и обнажилась худая грудь. - Здесь, что ли? Здесь, я у тебя спрашиваю? - задыхаясь, говорил Сиротка. - Тогда почему бог не видит, что я голодный, а ты заплыл жиром?

- Тш-ш... - прошипел трактирщик, косясь на Сиротку. - Батюшка услышит, не стыдно тебе?

- Твой батюшка - городовой в рясе. Стыдно должно быть вам. На вас, богатеев, работали шахтеры. Вы же их и погубили!

- Не смеешь так разговаривать со мной! - вдруг выкрикнул трактирщик. - Я купец первой гильдии, я гласный городской думы! Эй, городовой!

- Зови, зови, гад, захлебнетесь нашей кровью!

Жандармы тотчас схватили Сиротку и уволокли его.

Я заметил, как Васька с трудом сдерживал себя, и стал следить, что он будет делать. Васька подошел к трактирщику и негромко сказал ему прямо в лицо:

- Буржуй, свинячий хвост пожуй!

Трактирщик отшатнулся от Васькиных слов, как от пощечины.

- Рвань несчастная, босяки! - крикнул купец. - Всех вас в яму!

У меня отлегло от сердца. Пусть ругается. Зато наш верх!

Мы с Васькой ушли с кладбища после всех, когда там оставались только полиция да плачущие над могилой матери с детьми.

Шли молча, разговаривать не хотелось.

Уже завечерело. Мы подходили к окраине поселка, когда нас догнал фаэтон, мчавшийся со стороны Пастуховского рудника. В фаэтоне на мягком кожаном сиденье полувалялся пьяный отец Иоанн. Пышные женские волосы его были встрепаны, одна нога, обутая в сапог, свесилась на крыло фаэтона. По временам он пьяно вскидывал руки и, не помня себя от водочного дурмана, сиплым голосом запевал:

Цыбуля придерживал его за длинный лиловый подрясник и говорил пьяным голосом:

- Батюшка, я люблю вас, давайте поцелуемся.

И они, облапив один другого, соединили свои обвислые губы.

Горькая обида сжала мне сердце. Значит, отец Иоанн, которого я уважал, заодно с Цыбулей. Значит, ему не было жалко погибших рабочих и он притворялся, когда отпевал их на кладбище... А я-то думал, что, когда он кончит молебен, ангелы вознесут его на небо и там он будет рассказывать богу, как погибли шахтеры и как он хоронил их... Выходит, священник обманул нас с Васькой, и шахтеров обманул, и самого бога...

- Напился как свинья, длинногривый, - сказал я. - Бог накажет его, правда, Вась?

- Накажет... Белыми пирогами с начинкой да полбутылкой водки... сердито проговорил Васька.

- Почему пирогами?

- Потому что... - Васька нахмурился и замолк, точно был недоволен тем, что я сам не догадываюсь. Он оглянулся, хотя на целую версту не было ни души, и с отчаянной решимостью прошептал: - Потому что... если хочешь знать... бога совсем нема.

Я остановился, пораженный.

- Чего испугался? Говорю, нема бога.

- Как нема, что ты сказал, Вась, перекрестись!

- Незачем мне креститься. Подпольщики врать не будут.

- А куда девался бог?

- Никуда. Его не было вовсе.

- Как? Я вчера своими глазами видел бога в церкви.

- Картинки ты видел.

- Нет, иконы.

- Это и есть картинки. Их буржуи намалевали, чтобы...

Васька не договорил, сердитым движением достал из-за пазухи афишку и ткнул пальцем в то место, где на карусели были нарисованы духовные лица.

- Чего здесь написано, читай.

- «Мы морочим вас».

- То-то же, понимать надо...

Но я ничего не понимал. Не верить Ваське я не мог, а верить было страшно.

- Вася, а божья матерь есть? - спросил я, заикаясь.

- Нема никакой божьей матери.

- А рай?

- Что?

- Есть рай?

- Рай, рай - ложись да помирай, - хмуро ответил Васька.

Мы помолчали.

- А кто же создал деревья, шахты и... разные огурцы?

Мои вопросы начинали сердить Ваську.

- Ты слыхал, что Сиротка говорил про бога на кладбище? - спросил он с досадой.

- А что?

- Нет, ты скажи - слыхал?

- Слыхал.

- Ну и все. Никакого бога нет.

Потрясенный, я пришел домой. Матери не было. Из переднего угла глядел на меня сердитыми глазами Николай-угодник. Страшен был его темный иконописный лик.