Леонид Жариков - Повесть о суровом друге

- Знал, да позабыл...

Васька усмехнулся:

- Оба. Все бедняки называются пролетариями всех стран. Ты тоже пролетарий, и я, и отец твой.

- А Уча?

- И Уча тоже.

Ну и чудак я: сколько раз слыхал это слово и не знал, что я и есть пролетарий. Значит, и мне нужно соединяться. Я помчался в голову колонны, туда, где рядом с Сироткой прыгал на своем костыле гречонок Уча.

- Уча, спроси: кто я?

- Зачем?

- Спроси.

- Ну кто ты?

- Пролетарий всех стран!.. Давай соединяться?

Этого Уча не ожидал и улыбнулся:

- Давай. Держи пять.

- Будет десять, - сказал я, и мы крепко пожали друг ДРУГУ руки.

Я оглянулся на плакат с рисунком. Русский солдат все так же обнимал германского, они соединялись! Вот что надо делать! А я, чудак, не знал, что все бедняки должны соединяться.

От этой мысли на душе стало веселее.

А рабочие шагали в колоннах и пели:

Мы, мальчишки, пристроились к бастующей колонне и звонко подхватили знакомый припев:

На тротуарах стояли притихшие городовые. Они были при саблях и револьверах, но почему-то не трогали рабочих, боялись, наверное.

Когда наша колонна подходила к Пожарной площади, навстречу из боковой улицы вышли черносотенцы: лавочники, попы с крестами и хоругвиями, лабазники с царскими флагами. Колбасник Цыбуля шел впереди и нес в руках портрет царя.

Улицы и вся площадь были запружены народом. Столько людей я не видел еще никогда в жизни и невольно схватился за руку Васьки, боясь потеряться в толпе.

Гул стоял над площадью. Развевались на ветру пестрые флаги: красные большевистские, черные - анархистов, трехцветные - царские. Во всех углах площади выступали ораторы, забравшись на плечи товарищей, потрясали кулаками, сбивчиво выкрикивали каждый свое. Все перепуталось. В одном конце пели «Долго в цепях нас держали», в другом - «Боже, царя храни».

Мы протиснулись к главной трибуне, туда, где стоял чугунный памятник царю.

Этот памятник купцы города установили на свои деньги. Помню, дело было весной, на площади попы служили молебен и брызгали святой водой на толпу. Я тогда вглядывался в чугунное лицо и не мог узнать, кто это. Один ус был длиннее, другой короче, правый глаз с прищуром смотрел на меня, словно чугунная голова прицеливалась. Потом я увидел надпись: «Государь император всея Руси Александр III».

С тех пор по вечерам на площади устраивались гулянья, играла духовая музыка. Чугунный царь стоял высоко на каменной подставке, и, куда, бывало, ни отойдешь в сторону, он пялит свои глазищи на тебя. Никуда от этого взгляда не денешься. Только если с затылка зайдешь, он не видит. Но тут городовой подвернется и тебя самого шлепнет по затылку: «Марш отсюда!» Словом, не было никакой радости. А вот теперь народ захлестнул площадь от края до края.

Митинг бушевал. На памятник царю, гремя костылями, взобрался солдат в распахнутой шинели.

- Граждане, поклон вам из окопов от сынов и братьев ваших - русских солдат!

Раненый высоко поднял над головой костыли и показал их народу:

- Видите, я навоевался и скажу: долой буржуазию! Да здравствует управление государством самими рабочими! Правильно говорят большевики: надо повернуть штыки против царской власти!

- Вер-на-а! Долой царя кровавого!

Кто-то закричал «ура» и подбросил вверх шапку.

Я тоже кинул свой картуз, но толпа пошатнулась, и картуз упал в сторону. Я нагнулся и стал шарить по земле, но не нашел его. А когда поднялся, на трибуне стоял меньшевик-коротышка, которого звали Ангел Петрович. Опять был здесь этот противный толстяк. Он потрясал белым, как булочка, кулаком и кричал:

- Долой угнетающее нас самодержавие! Да здравствует демократическая республика, да здравствует свободный гражданин!..

Он закатил глаза, поднял руки и заговорил нараспев:

- Граж-да-нин! Слышите, как гордо звучит это слово! Да будет оно трепетом для наших врагов, приверженцев старого режима!

Он обратил руки к толпе:

- Бог в помощь тебе, труженик, не будешь ты больше рабом! А будешь гражданином! Только не нужно враждовать, и нельзя допускать гражданской войны и смуты. У нас нет классов. Я, к примеру, хозяин завода, ты рабочий - все мы единый русский народ. У нас один враг - германец! У нас одна цель - победить! А для этого нужно побольше снарядов, винтовок и пушек. Разобьем поганого Вильгельма и спасем отечество!

- Сам иди воюй!

- Убивать своих братьев пролетариев не пойдем!

- Слазь с трибуны, крахмальная душа!

Но меньшевик никого не слушал и продолжал:

- Да поможет нам господь бог! Забудем распри и междоусобицы! В полном единении...

- Долой! Тащите его за ногу!

На трибуну вскарабкался колбасник Цыбуля. Он был весь красный от гнева.

- Геть вас усих! Желаем порядка, установленного богом и царем!

Кто-то схватил Цыбулю и стащил в толпу. За него вступились лавочники, содержатели кабаков, извозчики. Началась свалка. В этой суматохе я потерял Ваську. Мне больно отдавили ногу, и я юркнул в парадное какого-то дома.

Тут было теплее. Без картуза голова у меня совсем замерзла. Я огляделся. В просторном парадном вверх поднималась лестница с бархатными красными перилами.

Оттуда, сверху, донесся приятный детский голос:

- Геня, подожди меня, я одна боюсь...

По лестнице сбежали франтоватый мальчик в военном костюме, без фуражки и девочка в белой шубке.

За ними, звеня медным бубенчиком, прыгала маленькая белая собачонка. Она сразу же набросилась на меня с яростным лаем. Наверно, собачонке не понравилась моя засаленная телогрейка с длинными болтавшимися рукавами.

- Марго, перестань лаять! - прикрикнула на собаку девочка, но та вцепилась в мои штаны и трепала их. - Марго, ты слышишь? Я что сказала?

Мальчик в военной форме подошел ко мне. Он был похож на взаправдашнего офицера.

- Ты почему здесь? - спросил он строго.

От страха у меня пропали все слова.

- Я спрашиваю тебя, оборванец, почему ты здесь?

- Мне есть хочется, - пробормотал я.

- А мне какое дело? Уходи отсюда!

- Оставь его, Геня! - вступилась за меня сестра кадета.

- Почему не уходишь? - зловеще повторил он. - Может быть, ты хочешь узнать, что такое нокаут?

- Не надо, Геня. Посмотри, какой он бледный. Ты ведь рыцарь и не станешь бить слабого.

- Отойди, не мешай мне!

Кадет согнул руки в локтях и, прижав их к груди, запрыгал передо мной на одном месте.

- Защищайся, шмендрик!

- Оставь его, Геня, ведь он побирашка!

- Отвяжись! Лучше будь моим секундантом. Когда я опрокину его нокаутом, будешь считать до десяти.