Сергей Михальчук - Почтальон, шире шаг!

Бабушка встретила их у ворот. Пока она подхватывала сначала Сашу, потом Маринку на руки, целовала в обе щеки и ссаживала на землю, обоим казалось, что бабушка высокая и сильная. Как дед, как их мама. Но, очутившись на земле, Маринка увидела, что бабушка Ганна всего, может, на голову выше ее. Ей даже не поверилось, что это — мама их мамы.

А бабушка тем временем поторапливала деда:

— Подкинь коню сена, а лучше кликни мальчишек с улицы — пусть прокатятся до конюшни. Да пойдемте быстрей в хату.

Маринка еще никогда не была в деревне и немножко огорчилась, когда увидела, что внутри бабушкина хата почти ничем не отличается от их городской квартиры. Как и у них — две комнаты и кухня, как и у них — круглый стол, стулья, мягкий диван, красивые половички. Негромко поет радиоприемник, подмигивая зеленым кошачьим глазом. Под потолком — электрическая лампочка, только не с голубым абажуром, как у них, а с розовым. А она-то надеялась увидеть что-нибудь интересное…

Немножко утешила Маринку печь. Такой огромной, в полкухни, синевато-белой, словно снежный сугроб, печи в городе она ни у кого не видела, — хоть про печь сможет рассказать подружкам. И еще окна в бабушкиной хате были немножко поменьше, но какой интерес об этом рассказывать…

— К столу, к столу, гостейки мои дорогие, — приговаривала тем временем бабушка, вытирая передником и без того чистый, выскобленный до желтизны стол. — Проголодались небось после такой-то дороги. Ну, ничего, сейчас я вас накормлю…

— Какая ж это дорога, мамочка, — сказала Маринкина мама. — Тридцать минут всего летели, было когда проголодаться…

— Не говори, доченька, сама знаю. Как-то вместе с Миколой ездила в город — двое суток на паре коней добирались. Это ж нас за молотилкой для колхоза посылали, — говорила бабушка и все ставила, ставила на стол тарелки.

— Э-э, старая, о чем вспомнила! — засмеялся дедушка. — Когда это было — лет сорок с гаком минуло. А они ж — самолетом. Р-раз — и тут.

— Знаю, все знаю, — отмахнулась бабушка. — А все равно больше ста верст, хоть бы себе и самолетом.

— Может, хоть Петра с Зосей обождем, — сказала мама. — Скоро ведь на обед придут, куда спешить. И Василька нету.

— А чего их ждать, — не хотела и слушать бабушка. — Петрок в конюшне, Зося где-то в поле. А Василька дома на привязи не удержишь. Прилетел, схватил горбушку и опять куда-то умчался. Соберутся — еще раз за стол сядем, а вы тем временем угощайтесь…

Чего-чего только не поставила бабушка на стол! У Маринки аж глаза разбежались. Верещака с пухлыми белыми оладьями, колбаса, яичница-глазунья, творог со сметаной, янтарный мед… И все вкусное-вкусное, все так и тает во рту. Вроде и есть не хотелось, а тут откуда только аппетит взялся…

Бабушка Ганна сидела между Маринкой и Сашей, подкладывала им в тарелки и все приговаривала:

— Ешьте, соколики мои, ешьте, мои родненькие. Ишь, какие вы худущие… Ну, ничего, вы у меня на парном молочке быстро поправитесь.

А мама смеялась: вовсе не были Маринка и Саша худущими, скорее наоборот. У Сашки вон какие щеки, как футбольные мячи. Но бабушка ее и слушать не хотела. Сама она даже оладушки не съела, все глядела на внучат добрыми, ласковыми глазами, поглаживая то одного, то другого по голове жесткой сухонькой рукой.

Когда все уже пообедали, дедушка повернулся к Маринке.

— Ну, а теперь, может, ты нас угостишь, а?

Маринка сразу догадалась, на что намекает дедушка. Ей и самой всю дорогу не давал покоя подарок дяди Мартына. Маринка взяла дыню с подоконника и торжественно подала дедушке. Он разрезал ее на широкие дольки, желтые, как солнце.

— Только зернышки не выбрасывайте, отдадите мне. Попробую посадить следующей весной, может, и у меня из них что-нибудь вырастет.

Дыня была душистая, сладкая, ну, просто замечательная. Одно плохо — маленькая. Ведь нужно было оставить попробовать и дяде Петру, и тете Зосе, и, конечно же, Васильку, так что особо не разгонишься. Маринка складывала желтоватые и продолговатые, как огуречные, только немножко крупнее, зернышки на бумажку, а сама все поглядывала на деда. Ее еще с обеда так и подмывало разузнать: только пионеры ухаживают за гусями или, может, им помогают и ребята поменьше, например, такие, как она.

Когда дед вылез из-за стола и, пересев на диван, принялся набивать табаком свою трубку-человечка, Маринка тоже перебралась к нему.

— Дед, а дед, — сказала она, — а что у вас еще пионеры делают?

— Ну, об этом тебе лучше Василек расскажет, — запыхтел трубкой дед. — Он вместе с ними всюду бегает: и в поле, и в лес, и на огород. И у меня в саду они — первые помощники. Вот недавно, скажем…

Дедушка, наверно, рассказал бы Маринке что-нибудь интересное, да помешала бабка. Заметив, что дед закурил, она ястребом накинулась на него:

— Снова задымил, паровоз? Повел бы детей лучше в сад, яблочками да сливами угостил. Да сладеньких, сладких из кладовки возьми. А дыма у них и в городе хватает.

Сад у дедушки был небольшой, но густой и очень красивый. Вперемежку, не обижая друг друга, там росли вишни и сливы, яблони и груши. С двух сторон сад был обсажен кустами крыжовника и черной смородины, только ягод на них, как Маринка ни приглядывалась, не увидела.

— Поздновато вы для ягод приехали, отошли уже ягоды, — сказал дедушка. — И вишен нету, разве что на макушках где-нибудь. Да только попробуй их достань… Нет такой лестницы, чтоб до них добраться. Пусть уж скворцы лакомятся.

— А почему яблони и груши снизу мелом побелены? — спросила Маринка. — Чтобы красиво было, правда, дедушка? А вишни не побелены. Почему?

Дедушка подошел к яблоне, со всех сторон подпертой жердями с рогульками. Если бы не эти подпорки, у яблони, наверно, все ветки под тяжестью яблок пообломались, столько их было.

— Нет, внучка, побелены яблони не для красоты, — ответил он. — Подойди-ка сюда. Видишь, какая шершавая, вся в трещинках, на дереве кора. А в щели и в щелочки всякие вредители сада прячутся: жучки, гусеницы, бабочки. Засядут себе там и портят яблоню. Думают, никто до них не доберется. А побелишь ствол — да не мелом, известью с железным купоросом, — тут им и конец. Не любит эта нечисть извести. А на вишнях кора гладкая, там спрятаться негде…

Саша нашел в траве яблоко и громко захрустел им. А Маринка не захотела искать. Облюбовала себе на дереве самое большое, самое красивое и сорвала. Надкусила и сморщилась. Яблоко было кислым-кислым, челюсти свело — не проглотить.

— Это поздние антоновки, — сказал дедушка. — Они еще не созрели, потому и невкусные. А вот привезу я вам их в город зимой — будете есть да похваливать. Во всем свете нет яблока вкуснее антоновки, когда оно выспеет, а потом еще в соломке полежит. Всем яблокам яблоко!