Эсфирь Цюрупа - Улица Зелёная

— Конечно, — согласилась прабабушка.

И вот приехали три автобуса. Из них вылезли улыбающиеся родители с сумками, с кулёчками, с пакетами, с фруктами, с конфетами. Все ребята, одетые в самые лучшие платья и разглаженные рубашки и штаны, встречали и обнимали своих мам и пап. Мамы и папы разбирали своих детей и уходили с ними в лес.

— Пойдём и мы с тобой туда, — сказал Матвей.

— Пусть прадед пойдёт, мне нужно обед готовить, — ответила прабабушка.

Прадед сидел в светёлке и своими длинными пальцами стучал на пишущей машинке.

— Вот закончу ещё полторы страницы, тогда пойдём, — пообещал он.

Матвей дождался прадеда, и они вместе вышли из дома. Гамбринус, обиженный, лежал под калиткой, высунув чёрный нос на улицу. Нельзя же его брать, когда в лесу много народу, ещё кто-нибудь испугается его бородатой симпатичной морды.

— Что-то белки ко мне за орехами третий день не приходят, — пожаловался прадед, закрывая калитку на вертушку.

Матвей вспомнил и удивился:

— Правда, вчера они не пили из бочки.

Поговорили и забыли и пошли дальше, праздничные, весёлые. Разве можно быть невесёлым, когда из детского сада несётся музыка и летит над лесом, когда у всех ребят сегодня праздник?

Вошли в лес — даже засмеялись: под каждым кустом — родители с ребёнком. Папы с дочками через верёвочки прыгают, мамы с сыночками из автоматов стреляют, дети родителей в плен берут, внуки на дедушках верхом ездят, бабушки в прятки играют.

А некоторые семьи сидят под деревьями и все что-то жуют, жуют, жуют… Жуют конфеты, яблоки, пьют молоко из треугольных пакетов, хрустят печеньем, ломают рогалики, угощают детей пряниками. Очень весёлая жизнь!

Матвей внимательно разглядывал всех родителей, всех дедов и бабушек.

— А почему наша Прабаша ни на каких бабушек не похожа? — спросил он вдруг у прадеда. — Почему она неправильная?

— Как так неправильная? — удивился прадед.

— Да, — подтвердил Матвей. — Даже Панков сказал, что она неправильная. Другие бабушки не курят, а наша дымит, как паровоз. И говорит слова почуднее, чем Капа.

Прадед проговорил своё «гм-гм», как всегда, когда был озадачен. Потом сказал так:

— Ну, что слова она разные придумывает и переворачивает, это она просто играет. У каждого свои игрушки.

Матвей поднял к прадеду удивлённые глаза:

— Разве взрослые и совсем старые играют?

— Да вот, как видишь. Наша Прабаша отлично знает, как надо говорить правильно. А насчёт плохой привычки курить, тут ты прав. Но очень трудно избавиться от неё человеку, который курит с молодых лет.

— А зачем привыкала? — спросил Матвей недовольно.

Прадед задумался. Он ушёл куда-то далеко в свои мысли.

Потом склонил к Матвею седую голову.

— Так уж получилось, правнучек, давно это было, в гражданскую войну. В ту пору мы и познакомились с твоей Прабашей, на Севере, под Мурманском, на одной из фронтовых дорог. Трудные это были дороги. Да какие там дороги, одни тропы. А наш отряд прорывался и вовсе без троп. Да ещё раненых на носилках тащили. Бои прошли тяжёлые, а впереди предстояли ещё тяжелей. Было это зимой, холода стояли лютые. Одеты мы, красноармейцы, в старые шинельки, и обувь разбита, и продуктов последние крохи. Походная кухня от нас отбилась, осталась где-то далеко. А без горячей пищи не согреешься. Так-то вот, правнучек…

— А что же ты о Прабаше не говоришь? — перебил Матвей.

— Сейчас и о ней скажу. В отряде у нас были все мужчины. Только одна была девушка, тоненькая, как былиночка. Твоя Прабаша. Она раненых выносила из-под огня, перевязывала их, лечила наши обмороженные ноги-руки. Скажет бойцу ласковое слово — ему вроде бы и полегче станет. Согревала она нас своими словами. А у самой от холодного ветра леденели руки, слёзы к щекам пристывали. Трудно ей было, правнучек, но она вида не показывала. Мы её звали «наша сестричка», берегли её. Как уснёт на привале, мы ватник или шинель с себя стянем и укроем её. Или камень в костре разогреем и положим ей, спящей, в ноги… Делились чем могли. А чем поделишься, когда уж и хлеба не стало. В самую ледяную стужу, когда совсем иссякли её силы, поделились красноармейцы с ней закуркой. «Курни разок, уговаривали, хоть губы обогреешь, хоть голод маленько притупится…» Вот в ту пору и приучилась курить. Так что не будем её теперь судить за это строго, нашу Прабашу, — сказал прадед.

— Не будем, — твёрдо ответил Матвей. — Пусть уж остаётся такая неправильная, всё равно она самая хорошая.

Так они шли сквозь лес и разговаривали, а потом спустились к речке, такой узкой, что у неё не было даже никакого имени. Но всё-таки в ней водились рыбёшки, и на берегу сидели мальчишки с удочками.

— Мальчик Матвей, иди к нам! — раздался тонкий голосок, и смех Алёны Ивановны, и её голос:

— Зови, зови, доченька!

С того берега — а он был в трёх шагах — махали и улыбались Капа, Алёна Ивановна и молодой мужчина с бородой. У них там горел костёрик, а над огнём на треноге висел котелок. Значит, к Капе приехал её папа, а у Алёны Ивановны выходной день, и они тут все втроём отдыхают.

По толстому бревну Матвей и прадед перебрались на тот берег.

— Мы варим уху, — объявила Капа. — Уха — это суп из рыбьих ух.

Капин папа хохотал-покатывался:

— Ну и выдумщица у меня дочь!

— Скоро, скоро научится говорить правильно, — пообещала Алёна Ивановна и тихо прибавила: — И станет нам скучно, — и засмеялась.

Матвей услышал, как Капин папа сказал прадеду:

— Кончаем сейчас ответственную стройку. Закончим, и буду ездить сюда часто. А сегодня я ненадолго. Уха сварится, пообедаем, и пойдут Алёнушка с Капой меня провожать.

Матвей взглянул на Алёну Ивановну. А и правда, она похожа на Алёнушку из сказки. «Алёнушка-Алёнушка, — сложилось в голове у Матвея, — нет у тебя брата Иванушки, а есть дочка Капа».

Алёна Ивановна расстелила салфетку, выложила хлеб, поставила миски, а Капин папа достал из рюкзака банку с капустой.

— Это, Капа, тебе бабушка прислала.

Капа посмотрела на банку и сообщила Матвею:

— Я больше всех по очереди люблю маму, папу, дедушку, бабушку и её капусту.

И никак не могла понять, почему взрослые смеются и Матвей тоже.

— Пойдём поближе к водичке, — потянула его Капа.

На самом бережку они стали рисовать палками по влажному песку. Матвей нарисовал межпланетный корабль, а Капа — каких-то длинных зверей с хвостами. Рисовала и объясняла Матвею:

— Это мама-лошадь, это папа-лошадь, это бабушка-лошадь, а это ма-аленький жеребёночек.

Сидя на корточках, она повернулась, внимательно посмотрела на Алёну Ивановну и сказала:

— Мама, роди мне братика. А если тебе уж очень трудно, тогда роди мне лошадку, совсем маленькую.

Наверно, взрослые не поняли, как ей сильно хочется лошадку, и опять стали смеяться. Тогда она нарисовала рыбу.