Эсфирь Цюрупа - Улица Зелёная

— Не-а, — сказал Матвей.

— Не хочу, — сказал Матвей.

— Не буду, — сказал Матвей.

Он отодвинул простоквашу и стал выкарабкиваться из-за стола. Прабабушка поскорей сунула ему в карман печенье: всегда ей казалось, что он бегает голодный. В никелированном чайнике он встретил своё отражение, оно расползалось и строило рожи. Матвей показал ему язык. Пёс Гамбринус, приметив, что свисавшие со стула мальчишеские ноги уходят, встал на свои четыре короткие лапы и отправился вслед.

Прабабушка сказала решительно:

— Нет! Пусть приезжают родители или дед с бабкой и воспитывают его. А то они все где-то порхают, а я тут мучайся с ним. Я всего только прабабка — четвёртое поколение!.. И плюшку он не съел! — трагически; провозгласила она и, выпустив прямо в абажур клубы дыма, ткнула сигарету в пепельницу.

Схватив полотенце, она стала вытирать клеёнку такими решительными кругами, что прадед предпочёл забрать свою газету и перебраться в качалку.

— Подбери свои длинные ноги, я спотыкаюсь о них, — ворчала прабабушка. — Тебе хорошо, ты целый день сидишь наверху в своей светёлке со своими ископаемыми шмучками, а я тут с ним… Вылезешь ты наконец из газеты? — раскипятилась она.

— Во-первых, что за шмучки? — Прадед невозмутимо опустил газетный лист на свои острые колени. — Вечно ты употребляешь слова, которых не существует. Во-вторых, перестань дымить, как паровоз, не отравляй окружающую среду и своё сердце. В-третьих, ты же отлично знаешь, его родители не порхают, а работают. У нас, у археологов, летом самый полевой сезон. Ты же помнишь, я всегда уезжал летом, зимой раскопки не ведутся. В-четвёртых, нашим с тобой детям — его дедушке и бабушке — тоже надо когда-нибудь отдохнуть от своего внука. И хорошо, что они поехали в санаторий, им же нужно возвратиться в Ленинград, выйти на работу. В-пятых, — сказал он вдруг особенно громко, — не хватайся за чайник, он тяжёлый! — Прадед выкарабкался из качалки и сам отнёс чайник на кухню. — В-шестых, — сказал он, вернувшись, — я не вижу катастрофы: не съел простоквашу сейчас, съест через час. — И прадед опять уткнулся в газету.

— Но он опять ушёл туда! — простонала прабабушка.

— Ну и что? — спокойно спросил прадед.

Матвей слышал их слова на лету, он как раз спрыгнул с террасы через все четыре ступеньки, приземлился на дорожку и заскакал к калитке.

Из кустов выскочил петух Вельзевул и припустился за ним. Но Вельзевула на улицу никак нельзя выпускать, он там передерётся со всеми соседскими петухами. И Матвей живо закрыл за собой калитку и запер её на вертушку. Ну, вот теперь он на улице Зелёной.

Эта широченная улица когда-то давно была просекой в сосновом лесу, её прорубили для мачт высоковольтной линии. Эти мачты-великаны и сейчас несут высоко в небе на своих железных плечах натянутые провода. В непогоду Матвей слушает, как в переплётах мачт гудит ветер, а в грозу они ловят молнии на себя, и прабабушка сказала, что поэтому дачам, которые выстроились по обе стороны просеки-улицы, не нужно никаких громоотводов.

Вот на этой широкой улице Зелёной, в даче № 22 он и живёт, этот самый Матвей, человек шести лет. Он приезжает сюда на лето из города Ленинграда, где проводит всю долгую зиму со своими мамой, папой, дедушкой и бабушкой. Но про это сейчас можно не рассказывать, некогда! Уже прабабушка прокричала с террасы вслед: «Мотенька, Мотенька, не ходи туда!», уже длинный пёс Гамбринус, обогнав Матвея, пронёсся на коротких лапах к калитке, и там, на улице, весёлая дудка уже гудит настоящую флотскую побудку:

И слышен топот, глухой и частый, будто сыплют картошку из грузовика. Но Матвей знает: это стучат по земле бегущие ребячьи ноги. Все бегут! Сейчас начнётся утренняя зарядка!

По правде говоря, эта зарядка Матвея вовсе не касается. Детский сад делает гимнастику на той стороне улицы, на зелёной траве, возле своего забора. А Матвей на своей стороне каждое утро выходит за калитку вместе с Гамбринусом, они садятся на скамью и смотрят сквозь ветки бузинового куста.

— Раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре! — командует воспитательница Зоя Петровна.

Она приседает, и все приседают. Она встаёт, и все встают. Только один беленький мальчик в кудряшках часто задумывается и продолжает сидеть, потому что разглядывает на земле какой-нибудь цветок или жука, а когда он встаёт, все уже опять приседают.

— Дёмочкин! Заснул? — кричит воспитательница. — Раз-два, прыгаем!..

Эти прыжки — ноги врозь, ноги вскрест — Матвей любит больше всех упражнений. Он тоже хочет прыгать. Он так сильно хочет прыгать, что ноги не стоят на месте, в них будто завелись пружины и подбрасывают его в воздух. Но стоит ему скакнуть, как Гамбринус принимается на него лаять. И весь детский сад оборачивается, и перестаёт прыгать, и хором, не в лад говорит: «Какая собачка!.. Длинная собачка… А лапы короткие… А морда бородатая…»

Строгая воспитательница Зоя Петровна сердито дудит в дудку, чтобы установить порядок, и кричит через улицу Зелёную:

— Отдельный мальчик! Не мешай! Дёмочкин и Панков, не оборачивайтесь! Дёмочкин! Опять задумался? Раз-два, прыгаем!..

Матвей обижается. Кому приятно быть отдельныммальчиком? И что же, он не имеет права прыгать — ноги врозь, ноги вскрест — на своей стороне, да ещё за бузиновым кустом?

Вчера он нарочно не взял с собой на улицу Гамбринуса. Огорчённый пёс стоял на участке, уткнув бородатую морду в щель забора, наблюдал внимательно и всё равно залаял, когда Матвей скакнул. Детский сад тотчас повернул все свои тридцать голов, и все они стали спрашивать: «А где длинная собачка? Собачка где?» И Зоя Петровна опять дудела в дудку и кричала:

— Отдельный мальчик, не мешай!

Как будто это он лаял.

Сегодня Матвей с Гамбринусом больше не прыгают и не лают. Сидят молча на скамейке и смотрят. Оттого что нельзя прыгать, Матвей сердитый, нахохлился, как воробей в непогоду.

А погода, наоборот, хорошая. Светит ясное солнце. Бузиновый куст раскрыл белые зонтики цветов. Вся улица Зелёная — золотая от одуванчиков.