Вано Урджумелашвили - Суворовцы

— Твалчрелидзе, товарищ генерал!

Уж и не знаю, право, как сорвалась у меня с языка эта фамилия!

Дело в том, что в прошлое воскресенье со мной приключилась неприятная история. Еду я в автобусе. Сижу себе и смотрю в окно па гуляющих по набережной. И так загляделся, что не заметил, как в автобус вошла женщина и остановилась прямо рядом со мной. Признаться, если бы даже я её и раньше увидел, возможно, и тогда не сообразил бы, что надо уступить ей своё место. Сзади меня сидел какой-то военный фельдшер.

Когда автобус остановился, фельдшер подозвал меня к себе, будто он мне начальник, и начал поучать. Мне стало очень обидно. Ведь у меня тоже есть самолюбие! К тому же недалеко от меня сидела девочка с красным бантом; она не сводила с меня глаз.

— На вас мундир суворовца, а суворовцу не к лицу быть невоспитанным, — сказал мне военный фельдшер и попросил назвать фамилию.

Я взял да и бухнул, что моя фамилия Твалчрелидзе.

Прошла целая неделя, и ничего не случилось. Впрочем, я был спокоен: как бы ни старался фельдшер, если бы даже перевернул весь свет, в каком-нибудь училище, быть может, нашёл бы суворовца Твалчрелидзе, но до меня бы никак не добрался.

— Суворовец Твалчрелидзе, выполняйте приказание, — сказал мне начальник училища.

— Слушаюсь! — ответил я, повернулся через левое плечо и отошёл от генерала строевым шагом.

Василий, посмеиваясь, ждал меня поодаль.

— Что это тебе так весело? — сердито спросил я.

— А что же, — говорит, — плакать мне, что ли?

Правду сказать, я очень обиделся на Васю. Что тут смешного! Вот уж, действительно, чужая беда — что с гуся вода! Я оказался в таком затруднительном положении, а он стоял и смеялся, как ни в чём не бывало.

— А знаешь, почему я смеялся? — как бы извиняясь, спросил Смирнов немного погодя.

— Откуда я могу знать? Я же не оракул! — не глядя на него, ответил я.

— Если бы ты знал, какой ты был забавный, когда прикрывал рукой карман! Я не мог удержаться и начал хохотать, А заметил генерал, что у тебя в кармане были яблоки?

— Потому-то он и улыбнулся. Но ничего о кармане не сказал.

— Что же он тебе говорил? Я стоял далеко и не слышал.

— Ничего. Спросил только, кто у нас командиром отделения. !

— Ну, я тебе скажу, Тенгиз, ты здорово хромаешь по строевой подготовке. Хочешь я тебе помогу?

— Спасибо, не нуждаюсь в твоей помощи.

Как не нуждаться! Но от помощи я отказался только потоку, что был обижен. Да, кроме того, я не выношу, если кто-нибудь меня поучает, — такой уж у меня характер.

По дороге в училище я всё время думал о том, какие последствия будет иметь сегодняшний случай.

«Доложить лейтенанту приказание генерала или нет? — спрашивал я себя, но не мог ни на что решиться, — Если доложить — чего доброго, выяснится ещё, что я генералу назвал чужую фамилию. А если не доложить, кто его знает, возможно, будет хуже. Может же начальник училища проверить, выполнил я его приказание или нет. Да, но кого он спросит! Я же не сказал, в каком я отделении. Впрочем, это ничего не значит. Воспитанники старших классов говорят, что у генерала на редкость хорошая память. Стоит ему раз увидеть суворовца — и уж никогда его не забудет. Что же мне тогда делать?»

Долго я думал и наконец твёрдо решил не докладывать лейтенанту приказания генерала.

Командир нашего отделения лейтенант Логинов — представительный молодой мужчина. Он нам говорил, что ему всего двадцать девять лет. Лейтенант — участник Отечественной войны, и на груди у него боевой орден Красного Знамени. С левой, всегда вытянутой руки он не снимает белую перчатку. Говорят, что он служил разведчиком и в одном бою его тяжело ранили; пришлось ампутировать левую руку ниже локтя и сделать протез.

Лейтенант — весёлый и очень остроумный человек. Глаза у него смеются даже тогда, когда он сердит. Иногда рассказывает такие потешные истории, что все мы со смеху покатываемся. Но вот я прямо не знаю, что мне делать! Никак не могу ему угодить. Уж очень он требовательный. Иногда так он разносит из-за пустяка, что я проклинаю себя. Только и разговору, что обо мне. Почему, мол, так медленно одеваетесь… Ну, допустим, что я одеваюсь медленно. Какое имеет значение, оденусь я на одну минуту раньше или позже? От этого свет не перевернётся. Почему, мол, с опозданием стал в строй… Что же тут такого? Сегодня опоздал суворовец Паичадзе, завтра опоздает кто-нибудь другой. Ведь мы не заводные машины, чтобы одеваться и становиться в строй одновременно. Ну разве стоит говорить о том, что не у всех одинаково убрана постель? У нас в семье постели всегда застилали по-разному, однако всем спалось мягко. Словом, очень уж своеобразный человек наш лейтенант. Эх, если бы мне удалось перейти в другое отделение, вот было бы счастье! С первого же дня я хорошо бы вёл себя у нового командира, из кожи бы лез и заставил бы полюбить себя. Ну, да ведь это всё лишь пустые разговоры. Как же, переведут! Держи карман шире! Да и повода-то нет никакого. Лейтенанта Логинова все уважают и, конечно, скажут, что незачем делать для меня исключение, не велика шишка!

Лейтенант всем недоволен, на всё обращает внимание. У нас бывают занятия по верховой езде. Наш офицер-инструктор — старый кавалерист. Сначала он нам рассказывал, какие бывают породы лошадей. А теперь он учит нас уходу за лошадьми, показывает, как их седлать, как на них ездить.

Мне сперва достался иноходец. Не знаю, почему его так называют. Когда говорят «иноходец», я сейчас же вспоминаю коня нашего народного героя Арсена [1] Арсен (Арсен Одзелашвили) — участник крестьянского освободительного движения в Грузии в первой половине XIX века. . А этот, право же, не заслуживает такого названия. По-моему, это просто кляча. Однажды я кое-как взобрался ей на спину и начал водить шагом по кругу. Посреди круга стоял офицер-инструктор и командовал. Все ребята нашего отделения гордо сидели на своих лошадях, стараясь отличиться. Ну, конечно, и я не меньше других лез из кожи, видя детей, пришедших поглазеть на нас. Среди них была та же девочка с красным бантом, которую я видел в автобусе. Она стояла и смотрела на меня не сводя глаз. Как нарочно, в это время в конюшню принесли сено. Лошадь моя, завидев корм, вдруг тряхнула головой и вырвала у меня из рук повод. Я что было сил натягивал узду, но не смог остановить иноходца. Добравшись до сена, лошадь жадно набросилась на него. Я кричал, нещадно стегал её плетью, но она упёрлась на месте, как осёл.

Поднялся общий хохот. Смеялись мои товарищи, смеялись дети и особенно веселилась девочка с красным бантом. Даже наш офицер-инструктор не смог удержаться от хохота. А какой-то мальчуган даже крикнул мне: