Л. Кормчий - Юрка

Становилось холодно. Дождь не переставал и, унылый, однообразный, мочил не спеша, точно зная, что жертва не уйдет от него.

Легкая куртка промокла насквозь. Дрожь пробегала по телу. По мокрым волосам непрерывно скатывались за воротник холодные капли. Руки неприятно коченели.

Сперва, благодаря сильному волнению, Юрка не замечал холода и дождя, но теперь, когда напряжение прошло, он затрясся, точно в лихорадке.

Появилась неприятная боль в голове… В боку сильно кольнуло… раз… другой. Пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание… Зубы отбивали мелкую дробь.

Юрка шел долго без передышки и теперь почувствовал сильную усталость. Кроме того, началось болото, и ноги вязли в нем по колено, совершенно коченея от холода.

Юрка хотел выбрать для отдыха местечко посуше, но всюду, куда только ни ступал, натыкался на мокрые кочки, предательски подвертывавшиеся под ногами.

Наконец впереди показалась какая-то черная неровная тень. Юрка направился к ней и после долгих трудов очутился возле кустов. Он прямо упал под ними, усталый, весь разбитый и больной.

Здесь, на бугорке, было капельку суше, хотя теперь это уже не имело никакого значения для промокшего насквозь беглеца. Только немного уютнее казалось здесь, среди кустов, не так одиноко. Они скрашивали слегка печальную пустоту ночи и болота.

Юрка вплотную прижался к кустам. Голова болела, и в ней стоял странный шум, точно вокруг было не болото, а гудящий работой порт. Тело дрожало и тряслось, и по временам сильная боль пронизывала левый бок.

Юрка уже не мог думать ни о чем. Только какие-то обрывки, перепутанные и странные, яркими картинами проносились в памяти.

Он закрыл глаза и сжался в комок. Голова, казалось, налилась свинцом и клонилась вниз. Отяжелевшие веки закрывались сами собой…

В глазах замелькали круги, огненные искры, целые гирлянды причудливых цветов… Запрыгали и закружились, точно в каком-то сумасшедшем танце, под тяжелый шум в ушах… Звуки извне перестали достигать слуха, и Юрка не слышал уже шелеста дождя в кустах… Стало будто теплее…

Он крепко стиснул зубы.

И вдруг почудилось ему, что он дома, в даче над заливом. Рядом с ним Саша. Они сидят, прижавшись друг к другу, и читают любимого Робинзона. Тут же и Виктор Петрович с Александром Львовичем играют в шахматы.

Все мирно, тихо и хорошо кругом. Вдруг в комнату входит Фёкла. Она зло смотрит на детей и постепенно превращается в страшное чудовище, скалит зубы и кидается к Юрке…

Мальчик в страхе открыл глаза. Темная, непроглядная ночь окружала его и плакала мелкими слезинками.

Кто-то шевелился возле него. Юрка хотел приподняться, но слишком тяжелым стало тело… А между тем кто-то бродил возле, большой и черный… Мягко ткнул его в бок, обошел кругом, чем-то влажным и теплым провел по лицу и шарахнулся в сторону… Потом неподалеку раздался дикий вой…

Юрка совсем не испугался. Странное отупение и равнодушие охватили его. Двигаться он не мог, да и не хотелось.

– Волк, – подумал он. – Ну и пусть… Хоть сгрызет сразу…

И, когда снова пришел кто-то мохнатый, он только тихо прошептал:

– Прощай, Саша… Ну…

Мысль оборвалась как-то сама собой, и что-то замечательно теплое и приятное окутало тело…

Александр Львович поздно вышел в столовую. Чай уже три раза подогревали, поджидая его. Эмма Романовна, как-то особенно задумчивая, сидела на обычном месте. Саша, бледный, печальный, стоял у окна, рассеянно следя за каплями дождя, катившимися по стеклам, и на лице его виднелись следы слез.

Он медленно, словно нехотя, подошел поздороваться к отцу. Ихтиаров с тревогой взглянул на него.

– Ты болен, Саша?

– Нет, папочка, я здоров, – вяло отозвался мальчик и добавил, глядя в сторону: – А Жоржик… ушел от нас…

– Ушел? Что ты говоришь?

– Да, это правда, – подтвердила Эмма Романовна.

Новость поразила Ихтиарова. Этого он совершенно не предвидел. Чувство жалости к Юрке шевельнулось в душе. Он хотел было расспросить о подробностях, но почему-то слова не шли с языка, и, нахмурившись, он опустился на стул.

Александр Львович не сомневался в виновности Юрки, но тем не менее исчезновение мальчика сильно взволновало его.

В минувшую ночь он долго не мог найти покоя, раздумывая о том, как поступить с Юркой. Отослать мальчика обратно к тетке у него не хватало решимости, оставить у себя – тоже. Если бы Юрка сознался и обнаружил хоть какие-нибудь признаки раскаяния, то, конечно, все бы обошлось, но в глазах Александра Львовича Юрка уже сделался наглым лгуном, не брезгующим ничем, чтобы оправдаться, и с его присутствием Ихтиаров не мог примириться. Нужно было решиться на что-нибудь. Почти всю ночь раздумывал он, перебрал десятки планов и ни на одном не остановился.

А тут совершенно неожиданно развязка пришла сама, и Юрка покинул дом, не ожидая, чтобы его удалили насильно. Это, пожалуй, складывалось к лучшему, но зато Ихтиаров искренне жалел мальчика.

Он машинально прихлебывал чай и раздумывал о том, не взяться ли за поиски беглеца. Лучше было бы определить его в какое-нибудь учебное заведение с глаз долой, чем оставить на произвол судьбы. Ведь все-таки он обязан ему. Саша словно перехватил мысли отца.

– Папа, ты будешь искать Жоржика? – с тревогой глядя на отца, робко спросил он.

Ихтиаров рассеянно поглядел на сына. Вдруг почему-то неприязнь к Юрке шевельнулась в его душе.

– Нет, – холодно вырвалось у него, почти против воли. Мальчик грустно поник головой, и на пышных темных ресницах его задрожали две слезинки.

Больше он ни о чем не спрашивал отца, и завтрак прошел в тяжелом молчании.

Молчала и Эмма Романовна и только бросала сквозь стекла пенсне пытливые взоры на Ихтиарова и Сашу, точно желая сказать что-то, но сдерживая свои порывы. Только посуда как-то особенно звучала под ее руками, и это значило, что немка чем-то озабочена.

Озабочивало ее, впрочем, не бегство Юрки, а глубокая печаль Саши, оплакивавшего потерю друга.

Мальчик побледнел, сразу как-то осунулся и присмирел. Он даже аппетит потерял и словно сторонился отца. В живых глазах потухли веселые огоньки.

Это беспокоило также и Ихтиарова. Он с тревогой поглядывал временами на сына. Ему была понятна печаль Саши, и с болью в душе он глядел на своего любимца! В первый день он не придал этому большого значения, но когда на следующий день настроение Саши совсем не улучшилось, Александр Львович встревожился не на шутку.

«Ведь так и захворать нетрудно, – подумал он. – Хоть бы Виктор Петрович скорее приехал».

Он несколько раз пытался успокоить сына, доказать, что Юрка не сто́ит такой печали, но это ни к чему не приводило. Саша поднимал взор на отца, и в нем было столько грусти и твердой уверенности, что сердце Ихтиарова сжималось отчаянием.