Александр Чуркин - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4

По долине вьется автодорога. Около нее расположились утопающие в зелени и цветах домики рабочего поселка. Жужжат пчелы. Важно выступают гуси. Взбрыкивает теленок, другой пробует добраться до развешенного на веревке белья. Ребята играют в лапту. Девочки прыгают через веревочку. Юные физкультурницы делают стойку и ходят на руках.

Пыхтящий гусеничный трактор толкает пирамиду кустореза с острыми ножами по бокам — кусты и тонкие деревья валятся, как трава.

Грейдер разравнивает площадку. Навалены желтые, сочащиеся на солнце ароматной смолой бревна крепкой сибирской лиственницы. Визжат электропилы, врезаясь в дерево. Камнедробилка жует глыбы камня, готовит щебень для бетона — вместо старого клуба рудник строит свой Дворец культуры.

Прогудел гудок — скоро рабочие выйдут из шахты.

Из открытой двери рабочей столовой несутся вкусные запахи. Обед готов, милости просим! На пороге показалась фигура в белом — это старый знакомый — шеф-повар, маг и волшебник, поэт поварского искусства, китаец Лю Сен-ла.

А что сталось с Андреем и Иваном Ивановичем?

Андрей возмужал, стал Николаевичем. Поработал он во всех концах Советского Союза на поисках полезных ископаемых. Пострелял немало архаров, дзеринов и джейранов, а изюбря-пантача так и не довелось убить! Нефедова к семидесятилетию наградили орденом. Старик всё еще бодр и крепок и не теряет дружбы с геологами. Слава о нем как о лучшем проспекторе-рудознатце гремит по всем геологическим организациям Восточной Сибири. Геологи наперебой приглашают его в свои экспедиции.

Часто Андрей Николаевич и Нефедов вспоминают свое приключение на солонце.

А главное рудное тело вольфрамового рудника названо «Игренькиной жилой».

— Этой ночью медведь опять на овсы приходил, сотки две обсосал да столько же попортил — катался шибко! — говорил полевод Коля Рязанов.

Председатель колхоза, партизанская вдова Ольга Иннокентьевна Муратова сидела нахмурившись за столом под плакатом «Депутат — слуга народа».

Парень почесал в затылке, поросшем белесыми, прямыми, торчавшими во все стороны вихрами, и отвел глаза от суровых глаз тетки Ольги.

— И сторожа были, — добавил он, внимательно разглядывая, как будто бы видел их в первый раз, свои длинные, красные, покрытые темными веснушками руки.

— Он в тени сопки спрятался и овес с краю обсасывал. Его заметили, когда он стал по овсу кататься. Пока бежали да стреляли, еще сотки две успел попортить, а затем в лес махнул!

Взгляд председателя немного смягчился.

В комнате было тихо, тихо… Только чуть слышно билась муха о верхнее стекло раскрытого окна. За окном на кривой, чуть покачивающейся ветке дикой дуплистой яблони сидел красавец-удод; он деловито ковырялся длинным, похожим на саблю, носом в забитом землей и пылью отверстии дупла. Его пятнистый, загнутый наперед хохолок задорно шевелился.

Легкий ветерок доносил медвяный запах: широкая падь между двумя грядами высоких сопок переливалась зелеными волнами с гребешками белорозовой пены — цвела гречиха. Вдали синели сопки.

Коля, не отрывая глаз от тетки Ольги, ждал ответа.

Вдруг с улицы донеслась пьяная песня и мимо раскрытых окон правления колхоза, пошатываясь и спотыкаясь, без шапки, с соломой в бороде, прошел дед Гарама: враль и неудачник — самый пустопорожний старик в округе от Нерчинского до Газимурского завода. Работал он при колхозной конюшне ночным сторожем.

Покачав головой, Ольга Иннокентьевна подошла к окошку.

Дед Гарама, пропев что-то несусветное, свалился в тени забора…

— Сорок градусов в тени! — пренебрежительно сказала Муратова..

Вдруг на ее широком лице появилась усмешка; и, многозначительно почесав ногтем кончик своего крепкого прямого носа, она добавила:

— Что Гарама… что медведь!

Парень раскрыл от удивления рот.

В сенцах жалобно заскрипели половицы, и на пороге распахнувшейся двери появился Иван Иваныч Нефедов.

— Олюшка, родная, здорово!

— Ванюшка, сколько лет, сколько зим!

Иван Иваныч расправил седые усы, и старики степенно со щеки на щеку трижды поцеловались.

Ольга Иннокентьевна доводилась Ивану Иванычу свояченицей.

— Откуда, Ваня?

— С разведки. Знаешь небось Ушмунский голец [21] Голец — сопка с обнаженной вершиной. , туда за кедровыми орехами всё ездят. Там теперь разведку ведут, а я десятничаю… а вот студент из Ленинграда… прошу любить и жаловать…

Из темных сеней выдвинулась крупная фигура практиканта-геолога Васи. Студент почтительно пожал руку Муратовой.

Полевод вышел задать корма коням приезжих.

— Пустишь переночевать? — спросил старик.

— Ночуйте, ночуйте, гости дорогие! А у меня беда завелась, — пожаловалась Ольга Иннокентьевна, — медведь повадился овес сосать! Не столько сожрет, сколько потопчет да изваляет… Так и кони без корма останутся…

Муратова подошла к окошку и показала на сладко храпевшего деда Гараму.

— Погляди ты на него; вот бы медведя так напоить! — добавила она.

Нефедов разразился таким ядреным смехом, что удод обиженно повернул голову, взмахнул крыльями и улетел.

— Я еще на Тимптоне слыхал про одного: он медведей медовухой [22] Медовуха — медовая, очень пьяная брага. спаивал, вязал и домой привозил, — сказал Нефедов. — Которых живьем в зверинец или в Шмаргонскую академию продавал; там их обучали, а которых на мясо и шкуру били…

На муратовском дворе, где гуляли белые, как комья снега, куры леггорны, начались хлопоты…

Коля Рязанов принес килограммов пять меду, Вася купил литр спирта, а дочка Муратовой разжигала плиту летней кухни, приютившейся под навесом в углу двора. Маленькая внучка, пятилетняя Наташа, тоже помогала — носила щепки к плите.

Варить медовуху взялся Иван Иваныч.

— Хватит ли? — с сомнением сказала Ольга Иннокентьевна, кивнув в сторону тускло поблескивавшей на врытом в землю столе литровки со спиртом.

— Чай, не дед Гарама, к водке привышный: литр спирта любого медведя с ног свалит. А впрочем, пошто не добавить для верности? Паря Вася, — обратился Нефедов к студенту, — слетай принеси еще пол-литра!

Выложив мед в таз, Нефедов поставил его на раскалившуюся плиту. Когда мед распустился, старик выгреб лишний жар из плиты и стал осторожно, тонкой струей, вливать спирт.

Душистый запах привлек уже угомонившихся к вечеру пчел и ос. Они закружились над тазом.

Влив спирт, Нефедов стал размешивать варево.