Виктор Московкин - Человек хотел добра

— Замерзнете. В доме никто не выставлял рамы.

— А мне другие не указ. Я живу своей меркой. Замерзать начну — поверх одеяла пальтишко наброшу. Зато крепче спать буду.

Через полчаса стекла — прозрачные, как слеза, пол подметен. Дядя Ваня довольно оглядывается кругом:

— Как живешь, друг? — спрашивает он потом.

— Да ничего, помаленьку. На работу хочу устраиваться. Говорят — лет мало.

— Что правда, то правда. Годами ты не вышел. Попытайся-ка в ремесленное училище устроиться. Это будет дело. Там дурь из головы вылетит быстро. А то сейчас, где грязь да мерзость, туда и нос суешь. Хорошее искать надо, чучело гороховое! Разве мало в жизни хорошего!

Согласен: хорошего много. Но что поделаешь, если до сих пор плохое встречалось чаще. Не бегать же от него!

— Хотя, может, и к лучшему, — примирительно сказал дядя Ваня. — Не в теплице живешь. Быстрей взрослеть будешь.

Он нацепил на нос очки с одним стеклом, взял с этажерки карандаш и листок бумаги, сказал:

— Писульку я тебе маленькую дам. Придешь в райком комсомола и спросишь Татьяну Сычеву, она все сделает. — Подумал немножко и добавил: — Выученица моя, была бы славная ткачиха… Время летит — и не замечаешь. Давно ли тебя ползунком знал, а вот уж и на работу. Ладно, Семен, не горюй. Рабочий человек, он крепко по земле ходит.

Хорошо, если бы на улице все время была весна. Весной и воздух какой-то особенный, густой. Дыши целый день таким воздухом, и, говорят, пользы будет ровно столько, как будто тридцать три яйца съешь. А о весеннем солнышке и говорить нечего. Наведешь лупу на сухое дерево — тотчас задымится, любая бумажка моментально вспыхивает огнем. Посиди на солнце, не двигаясь, минут двадцать — и, считай, наутро нос начнет шелушиться.

Но всего, конечно, приятнее, что после уроков не надо идти в раздевалку получать пальто. Звонок, схватил книжки — и на улицу.

Пруд около нашей школы растаял. Ребята притащили откуда-то два толстых бревна и сделали из них приличный плот. Теперь на берегу всегда галдеж.

Даже кое-кто из девочек прокатился на плоту. Визжат от страха, а катаются.

Несколько раз выходил директор из школы и требовал прекратить «безобразие». Его внимательно слушали, но только он уходил — продолжали заниматься своим делом. Заводилам придется расписываться в «коленкоре».

Я хоть и спешил — надумал прямо из школы зайти в райком комсомола, — но тоже не удержался, прокатился через пруд.

Витька Голубин перевез меня на другой берег и, ссадив, помахал рукой.

— Счастливого пути, маэстро!

Недавно он где-то вычитал это словечко и теперь лепит к месту и не к месту.

До райкома можно ехать на трамвае, но я иду пешком. Мне просто нравится смотреть по сторонам, ни о чем не думая.

И все же подмывает: как-то там встретят, устроят ли?

Райком комсомола помещался в уютном деревянном доме, глядевшем на улицу тремя окнами с резными наличниками. У входа висела красивая, блестящая вывеска; ее, наверно, повесили совсем недавно.

В комнате, куда я вошел, было тесно. Почти вплотную друг к другу стояли три стола. За одним девушка в голубом свитере печатала на машинке. Кроме нее, у окна сидели парни в замасленных тужурках. Каждому из них было не больше двадцати лет.

До моего прихода они разговаривали о чем-то веселом. Это было видно по их оживленным лицам.

— Вам придется немного подождать: секретаря еще нет, — сказала мне девушка в свитере.

Я кивнул и остался стоять у дверей. Остроносый парень с пышными, густыми волосами насмешливо взглянул на меня и сказал:

— Садись. Что, как бедный родственник, топчешься у порога?

— Ничего, я порасту.

— Ну расти, — согласился он. — Длинней коломенской версты не будешь. Откуда ты?

— С поселка. Коротков.

— Коротков? Вера Короткова сестра твоя?

— Да.

После этого он стал рассматривать меня с интересом. И уже совсем другим тоном произнес:

— Красивая у тебя сестра. Замуж она еще не вышла?

— Собирается.

Девушка в свитере, не поворачивая головы, заметила:

— У Осипова все девчата красивые.

В ее голосе чувствовалось легкое раздражение.

— Зиночка, — шутливо укорил ее Осипов. — О тебе-то я этого не говорил!

— Спасибо, — с обидой произнесла Зина и ожесточенно застучала на машинке.

Парни — они оказались комсомольцами с фабрики — тоже дожидались секретаря. Из их разговора я понял, что они надумали организовать туристический лагерь, где будет отдыхать фабричная молодежь, но им еще надо купить что-то, а без секретаря они сделать этого не смогут.

Уже выбрано место на берегу реки, за городом; есть договоренность с администрацией фабрики, чтобы отпуск комсомольцы могли получить в летние месяцы.

Они мечтательно говорили, какой это будет прекрасный лагерь.

— Ребята, вы мне мешаете, — останавливала их Зина.

Они виновато замолкали.

— Больше не будем, Зиночка. Молчим.

Но молчать они не могли. Видимо, уж слишком были возбуждены. Сначала начинали шептаться, а потом опять переходили на полный голос.

Зина перестала стучать на машинке и с укором повернулась к ним.

— Не сердись, Зиночка, — примирительно сказал пышноволосый Осипов. — Я же тебя приглашаю в гости на весь отпуск.

— Больно многих приглашаешь, — подобрев, заметила Зина.

— Так я от душевной щедрости, Зиночка! От чистого сердца. Вон и хлопца возьмем, — кивнул он в мою сторону. — Приедешь, хлопец, к нам в лагерь? Что молчишь? По глазам вижу: хочешь.

Он прав. Я хотел бы быть с этими веселыми комсомольцами. Их разговор, шутки и веселость были для меня чем-то новым. Зина опять остановила работу и сердито посмотрела на ребят.

— Хорошо, хорошо. Уходим, — виновато сказал Осипов. — Подождем на улице. Пошли, хлопчик!

Со всего размаху я толкнул дверь и вдруг услышал легкий вскрик.

В коридоре стояла девушка, трясла рукой и дула на пальцы.

— Простите, пожалуйста, — смущенно стал я оправдываться. — Совсем ненарочно.

— То-то и оно, что ненарочно, — морщась от боли, ответила она. — А то бы задала тебе трепку. Ну-ка, дергай за палец.

Я осторожно взял ее тонкий палец и дернул.

— Ой! — тихо вскрикнула девушка.

Она достала из сумочки маленький флакон духов, побрызгала все на тот же ушибленный палец и стала растирать его.

— Говорят, помогает, — пояснила она, не замечая веселой ухмылки на лицах ребят; наблюдая эту сцену, они не проронили ни слова. — Что это ты носишься как угорелый? — спросила она меня.

— К секретарю приходил. А нет его.

— Конечно, нет. Что тебе у секретаря нужно?

— Поговорить хотел.

Следом за ней мы прошли обратно в комнату.

Тут только я догадался, что это и есть секретарь райкома. Она бегло посмотрела отпечатанные Зиной листы и сказала, обращаясь к комсомольцам: