Александра Бруштейн - Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)

Конечно, мы с первых же дней присваиваем Агриппине Петровне кличку. Без этого у нас ведь нельзя, хотя, конечно, нет ничего глупее, как давать клички (да еще иногда насмешливые!) хорошим людям. Но в первые дни ученья мы ведь еще не знали, что Агриппина хорошая. И прозвали ее Гренадиной Петровной. Это за могучий рост (она ростом гораздо выше, чем самые высокие из наших «синявок»! Почти одного роста с французом Регамэ!). И еще за то, что ходит она грудью вперед, как гренадер на параде. Но это не злая кличка, весь класс произносит ее добродушно.

В общем, угораздило же меня отдавить мозоль единственной симпатичной «синявке»!

Теперь я расхлебываю последствия своей неуклюжести. Гренадина не делает мне ничего дурного, не придирается ко мне – этого нет. Но она со мной не разговаривает, не шутит, как с другими девочками. Она вообще не смотрит в мою сторону, видно, ей и смотреть на меня неприятно…

Своим огорчением я делюсь с папой.

– Может быть, мне поговорить с ней, объяснить ей, а?

– Что ты будешь объяснять? Что ты не нарочно отдавила ей ногу? Это слишком глупо – это она сама, наверное, понимает. А извиняться все снова и снова – помнишь, как у Чехова в рассказе «Смерть чиновника»? Маленький чиновничек в театре нечаянно обчихал лысину сидевшего впереди важного лица. Важное лицо не обратило на это внимания. Но огорченный чиновничек стал везде подстерегать важное лицо, извиняться, умолять о прощении. Он так надоел важному лицу, что оно вспылило, накричало на чиновника, прогнало его к черту. Чиновник вконец расстроился – и помер! Мы с папой смеемся, но мне все-таки грустно.

Так проходит больше месяца. И настает наконец день, когда в отношениях Гренадины со мной наступает перелом. Враждебность, или, вернее, предубежденность ее против меня, достигает высшей точки и начинает спадать, как полая весенняя вода…

Вот как это происходит.

Перед началом урока с парты на парту переходит записка, нацарапанная печатными буквами:

ЗАНИМАЙТЕ ЛАПШУ РАЗГОВОРАМИ!

Это означает, что сегодня многие не приготовили урока и надо выручать их всеми силами: задавать преподавателю глупейшие вопросы, слушать его глупейшие (и до невозможности многоречивые!) ответы, опять спрашивать, опять внимать, а время пока будет течь да течь.

Предмет, преподаваемый Лапшой, называется «Русский язык». Но в него входят не только грамматика (этимология и синтаксис – с ними покончено еще в младших классах), но и церковнославянский язык, теория словесности, русская литература и даже небольшой курс логики. Программа как будто обширная, но преподает учитель так скучно, буднично, безрадостно, что у нас в головах ничего не остается из пройденного. Все это как овсяный отвар, который дают детям при сильных поносах: как будто что-то влили в рот, как будто ребенок что-то глотал, как будто чего-то поел, но, так как овсяный отвар мнимопитательное вещество, он создает у больного только иллюзию еды (это хорошо!) и вместе с тем не приносит вреда (это тоже отлично!). Так и наши уроки – в особенности по русской литературе: они создают впечатление ученья и не приносят вреда, как мнимопитательные вещества. Но это, конечно, совсем не хорошо…

Сегодня мы должны как можно искуснее «заговаривать зубы» Лапше, чтобы он как можно дольше не спрашивал урока.

Незаменимой искусницей в таких делах оказалась наша «новенькая» – Люся Сущевская. Она и начинает представление.

– Василий Дмитриевич, – говорит она очень вежливо и приветливо, встав в своей парте, – пожалуйста, будьте так любезны, посоветуйте, какие книги нам читать дома по русской литературе… Например, Чехова?

На поеденном молью «фасаде» Лапши появляется выражение сдерживаемого неудовольствия.

– Чехова – нет! – отвечает он кратко. – Не рекомендую.

– Почему, Василий Дмитриевич? – спешу я на подмогу Люсе Сущевской. – Почему не Чехова?

Лапша обиженно пожимает плечами:

– Незначительный писатель, госпожа Яновская! Автор мелких юмористических рассказиков… Что же тут изучать?

Мы с Люсей, Маней, Варей напоминаем Лапше о том, что, кроме «мелких юмористических рассказиков», Чехов написал «Дуэль», «Скучную историю», «Чайку»…

В «Чайку» Лапша вцепляется, как ястреб. Сейчас ее хрупкие косточки захрустят под его зубами.

– Вот, вот именно! «Чайка» провалилась в Санкт-Петербургском Императорском Александрийском театре! С позором провалилась, с треском… Приступим к нашему уроку, уважаемые госпожи!

Дело плохо – диспут по русской литературе грозит иссякнуть.

Варя спешит подбросить хворосту в начинающий угасать костер.

– А Некрасова, Василий Дмитриевич, читать нам?

– Помилосердствуйте, госпожа Забелина! – стонет Лапша, словно его спросили, надо ли читать стихи поэта Кискина или романы прозаика Тютькина. – Помилосердствуйте! После возвышающих душу творений Ломоносова, Державина, Карамзина, Жуковского, Пушкина, Лермонтова… И вдруг – Некрасов! Певец лаптей и портянок! Конечно, – оговаривается Лапша, – «Крестьянские дети», «Дедушка Мазай» – это недурно. Но все остальное… Приступим к нашему уроку.

Люся Сущевская делает отчаянную попытку еще немного затянуть разговор с Лапшой:

– А вот, говорят, есть новый писатель… Максим Горький. Я сама не читала, но все говорят: замечательный писатель!

Лапша начинает свирепеть. В его тусклых гляделках загораются обиженные огоньки. На бесцветных щеках выступает кирпично-оранжевый румянец.

– Мак-си-ма Горь-ко-го? – переспрашивает он с величайшим пренебрежением. – Горь-ко-го? Такого писателя, виноват, не знаю-с. И не желаю знать-с! И вам не рекомендую знакомиться!.. И прекратим бессмысленное сотрясение воздуха – займемся нашим сегодняшним уроком.

Сейчас польется кровь невинных жертв, не приготовивших урока. Но все же какое-то время мы своим разговором заняли.

В нашем литературном споре с Лапшой Агриппина Петровна – Гренадина – не участвует, хотя весь урок сидит тут же, в классе, за своим столиком. Бывают такие дни, когда Гренадина вот так же, как сегодня, хотя и присутствует, но отсутствует: не слышит, что́ говорят преподаватели, что́ отвечают ученицы. Гренадина что-то пишет в толстую тетрадь для заметок; иногда читает полученное от кого-то письмо или сама пишет уже не в тетрадь для заметок, а на листке почтовой бумаги – значит, ответное письмо.

Поначалу Гренадина пишет или читает спокойно. Малопомалу она начинает волноваться, все глубже переживает то, о чем пишет или читает. У нее краснеют веки, потом кончик носа. Заслоняясь от класса газетой, Гренадина пишет, то и дело смахивая слезы.

Мы строим всякие догадки: что такое пишет Гренадина в свою тетрадь для заметок, что она читает в получаемых письмах? Что пишет в ответных?