Александра Бруштейн - Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)

На первой маленькой перемене – между первым и вторым уроком – ко мне подходит в коридоре Соня Павлихина.

– Шура, – говорит она несмело, – можно мне ходить с тобой в перемену?

– Конечно, можно!

Я беру Соню под руку. Остальные мои подруги – хорошие, чуткие. Я ведь ничего не рассказывала им о Соне, о наших разговорах с ней в «Пингвине» и дровяном подвале. Но в институте все новости распространяются, как по телеграфу. Мои подруги уже слыхали о том, что Соне была «проборка» за то, что ее мама плохо одета. У самой Сони такое бледное лицо, измученные глаза. Боюсь, что в нее не влюбится тот князь, о котором она мечтает, – не понравится она ему. Но подруги мои – Варя, Маня, Катя, Люся Сущевская – приняли Соню в нашу компанию очень просто и сердечно.

Только Меля, по обыкновению, недовольна. Отстав со мной от остальных, она угрюмо говорит:

– Сзываете нищих, как цыплят на крупу! Скажешь, эта тоже из выжших?

– Надоела ты мне со своими «выжшими»!

И вот Соня ходит с нами по коридорам в первую перемену и во вторую. Внимательно слушает наши разговоры и шутки. Один раз даже засмеялась на что-то смешное. Сама молчит. Варя предложила ей конфетку, но Соня отказалась наотрез, даже головой помотала – не хочет.

– Пожалуйста, возьми… – уговаривает Варя своим низким голосом, добрым и густым, как сливовое варенье ее бабушки, Варвары Дмитриевны. – Возьми, у меня еще есть.

Соня вдруг говорит – не робко, не застенчиво, а так, словно гвозди вколачивает:

– Мне мама запретила. «Хоть что-нибудь, хоть пустяк, все равно, говорит, не бери. Не обязывайся».

– У тебя умная мама! – хвалит Люся Сущевская. – «Не обязывайся»! Можно, я это слово запишу?

– Пожалуйста… – сконфуженно разрешает Соня. – Только не пиши, что это я рассказала. Что это моя мама…

– Нет, нет! – успокаивает ее Люся. – Мне просто это слово понравилось, я его запишу. «Не обязывайся»! Моя мама тоже часто говорит: «Ничего у богатых брать не смей!» Только, Соня, ведь мы-то здесь не богатые, мы свои. И мы друг от друга принимаем, угощаем одна другую.

На большой перемене Соня вместе со всеми пансионерками уходит завтракать в институтскую столовую.

Все мы сегодня какие-то кислые. Я – из-за Сониных тайн. Другие – из-за того, что я кислая. А у Люси Сущевской, мы это чувствуем, еще какая-то своя неприятность. Вчера она была веселая, обещала сегодня угостить нас шоколадом, а не угощает!

– Да-а-а, – вдруг говорит Люся, – от богатых добра не жди. Они все жадины!

Помолчав еще с минуту, Люся неожиданно выпаливает:

– Девочки, простите меня! Я вас обманула…

– Ты – нас?

– Ну да! Кто обещал вам плитку шоколада? Я вчера обещала. И обманула. Как последняя шаромыжница!

Слово «шаромыжница» кажется нам смешным, неожиданным. Мы смеемся, и сама Люся громче всех.

– Понимаете, – говорит она уже обычным своим веселым голосом, – мне вчера должны были заплатить за урок за целый месяц: пять рублей!

– И не заплатили? – сочувственно ахает Катенька.

– Обманули, шельмы! Я готовлю в гимназию дочку кондитера Кохановского. У них при кондитерской еще и кафе. Урок шикарный. Пять рублей в месяц – заниматься с девочкой ежедневно по часу. Как прихожу – сейчас мне подают стакан бя́лой ка́вы (кофе с молоком) и миндальное пирожное. Пирожное, правда, чуть с черствинкой – вчерашнее пирожное; подавать его посетителям кафе сегодня нельзя, – но все равно я довольна. Выпиваю бя́лу ка́ву, а пирожное уношу с собой в бумажке. Вечером съедаем с мамой пополам. Все чудно, правда? Ну, а вчера… – Люся на секунду запинается, потом говорит сердито и мрачно: – Вчера оказалось, что кондитер Кохановский – скважина, сквалыга, выжига, хапуга! Вот он кто!

– Не заплатил за уроки?

– Заплатил! – с презрением говорит Люся. – Заплатил, но вычел из пяти рублей стоимость двадцати шести стаканов бя́лой ка́вы и двадцати шести миндальных пирожных. И еще говорит: «Я вам по своей цене считаю товар – не так, как посетителям кафе: пирожные считаю вам по три копейки за штуку, бя́лу ка́ву по пяти копеек за стакан». Ну, и…

– И что?

– И все!.. Принесла я маме вместо пяти рублей два рубля семьдесят пять копеек.

– Мама огорчилась? – спрашивает Маня.

– А ты как думала? Ведь мы на эти пять рублей рассчитывали. Мама работает просто рук не покладая. Прислуги мы не держим, а у нас два квартиранта, жильцы, да еще троих столовников обедами кормим. Мама все сама: и на базар, и полы моет, и одежду чистит, и в комнатах прибирает, и обеды стряпает, и посуду моет. А платят они все – гроши, да еще сегодня есть они у нас, эти жильцы и столовники, а завтра – фью, ни одного! Вот мои десять рублей в месяц – за два урока (у меня еще и второй урок есть), – они нам во́ как нужны!

– Твоя мама… плакала вчера? – неожиданно спрашивает Соня.

– Немножко побрызгала… – В голосе Люси звучит чуть насмешливая нежность. – Мама у меня как ребенок. Поплакала, перебрала всех покойников: «Видел бы это твой бедный папа! Знал бы это твой бедный дедушка!» Потом подумала и сказала: «Уж если нужно, чтобы кто-нибудь был поросячья душа, так пусть лучше будет этим твой кондитер Кохановский, а не мы с тобой!» Потом села за пианино, заиграла, запела: «Он уехал, жених, он в чужой стороне!..» А уж вечером, когда я спать легла, мама поцеловала меня: «Не горюй, дочка! Совесть у нас чистая, живем честно, трудимся, никаких благодетелей в плечико не целуем!..»

Кто-то спрашивает:

– А как же с кондитером Кохановским? Будешь давать уроки его девочке?

– Конечно! Только уж бя́лу ка́ву я пить отказываюсь. Ну, а пять рублей в месяц – это деньги!

Утром, когда мои ученики Разин и Шнир, окончив урок, уже собирались уходить, Степа Разин нечаянно выронил какую-то книжку. Она упала прямо ко мне на колени. Упала в раскрытом виде – как мы говорим: «раззявившись». Обложка отогнулась, и я прочитала заглавие: «Сборник задач и примеров по алгебре. Шапошников и Вальцев». Обыкновенная книжка, как все учебники, в простом бумажном переплете: по черному полю, словно «мраморным узором», набрызганы цветные кружочки. Такие переплеты на всех наших учебниках; разница только в цвете этих пестрых кружочков.

Я равнодушно отдала книжку Степе Разину.

– Знаете эту книжку? – спросил Шнир.

– Еще бы! Мы по ней задачи решаем. Тоска!

Разин и Шнир почему-то весело переглянулись, даже рассмеялись.

– Азорка… – сказал, по своему обыкновению, Степа. – Азорка, а?

– Конечно! – одобрил Шнир его невысказанную мысль. – Покажи ей, что это за «тоска». Пусть она знает!

Степа Разин откинул первые страницы задачника Шапошникова и Вальцева, а там началась новая книга.

Я уже раньше слыхала, и не один раз, что революционные книжки, запрещенные правительством, нарочно переплетают таким образом, чтобы их нельзя было распознать с первого взгляда. И про книжку «Андрей Кожухов» я тоже слыхала. Все читавшие ее говорили о книжке с восторгом. Но сама я еще ни разу ее не видала.