Василий Ардаматский - Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье)

— Придется попробовать завтра, — сердито сказал он. — Инструментальщики оказались формалистами, требуют, чтобы наше предложение было официально утверждено дирекцией. Но я думаю, что сегодня же вечером на совете у шефа получу его…

Немецкая аккуратность иногда становится чем-то вроде забора поперек дороги.

— Порядок есть порядок, — уклончиво высказался Баранников, страшно волнуясь, потому что в эту минуту он решил пойти на риск.

— Видите ли, коллега, — ответил Гримм, — бывает ситуация, когда темп работы становится самой главной целью. Причем целью не узко производственной или узко коммерческой, а государственной. И тогда все, что тормозит дело, следует устранять.

— Я понимаю, понимаю… — думая о пароле, сказал Баранников.

— Ведь глупо человеку, умирающему от жажды и добравшемуся наконец до оазиса, не давать пить, ссылаясь на то, что сырую воду пить опасно.

— Это верно, — улыбнулся Баранников, продолжая лихорадочно обдумывать, как бы так повернуть разговор, чтобы фраза о временах года не показалась странной.

— Как у токаря с рукой? — спросил Гримк.

— Все в порядке, спасибо.

Гримм оглядел цех и сказал:

— Когда я вижу этих несчастных людей, работающих в духоте, без света и воздуха, я утешаю себя только одной мыслью: что на фронте солдатам еще хуже, особенно в такую, как сейчас, холодную, дождливую погоду.

Баранников на мгновение затаил дыхание и затем как бы с иронией сказал:

— Любое время года имеет свои прелести…

Ни один мускул не дрогнул на лице Гримма, он продол жал вглядываться в сумрачную мглу цеха. Баранников уже готов был подумать, что пароль пролетел мимо, но в это время Гримм медленно повернулся к нему и, смотря в глаза, сказал:

— Так же, как и любой возраст человека…

Они долго молчали. Надо понять, что означали для них эти минуты. Еще недавно каждый из них мог думать о другом все, что угодно, а сейчас они оба знали: у них здесь одна общая судьба.

— Я давно жду вас, — тихо сказал Гримм. — Я уж думал, что связь потеряна. Кроме того, мне сообщили, что ко мне обратится француз.

— Это он передал мне пароль.

Гримм улыбнулся:

— Союзники и здесь?

В цех вошел Лидман. Гримм показал на него еле заметным движением головы:

— Этого остерегайтесь.

— Ну что, коллега, разве я не говорил вам, что инструментальщики потребуют визу доктора Гросса? — сказал, подходя к ним, инженер Лидман.

— Формалисты везде одинаковы, — ответил Гримм. — Вы будете сегодня на вечернем совете у шефа?

— Непременно.

— Поддержите меня?

— Конечно, коллега. Да это и не потребуется. Доктор Гросс сам ухватится за вашу идею.

Рев сирены возвестил об окончании работы. Немцы пошли к себе, а Баранников — в тот угол цеха, где обычно после работы собирались инженеры.

Домой Баранников снова шел в паре с Шарлем Бор- саком.

— Контакт установлен, — тихо сказал Баранников.

— Да ну? — излишне громко воскликнул француз и сжал руку Баранникову. Замечательно! Замечательно!..

В окно хлестал злой осенний дождь, тревожно и уныло гудел лес, порывы ветра были похожи на штормовой прибой. В комнате было холодно и сыро. Баранников ничего этого не замечал. Он думал о том, что произошло в этот необыкновенный день. И все, что он вспоминал, пронизывала одна радостная и гордая мысль: вот она, боевая солидарность коммунистов! Куда бы судьба их ни забросила, они остаются коммунистами, умеют найти друг друга и начать борьбу.

Нет, мерзавцы, всех нас вы не уничтожите. И, если нас останется хотя бы двое, или даже один, мы все начнем сначала, и к нам придут новые тысячи борцов.

Коммунист — это звание бессмертно. Бессмертно… Где, когда он слышал это?

Баранников вспомнил, как у них на заводе хоронили однажды начальника цеха. Был он старым большевиком, недюжинным организатором производства и замечательным человеком. Его знал и любил весь громадный завод. На панихиде выступил друг покойного, такой же, как он, участник Октября. И вот он сказал тогда, что не верит в смерть друга, что, на кого он ни посмотрит сейчас, он видит в них своего живого друга. Во всем светлом и благородном, что происходит и будет происходить в нашей жизни, он видит своего живого друга. Даже в боевых делах французских коммунистов он тоже видит своего живого друга. И это потому, что звание коммуниста бессмертно. Человек умереть может, а коммунист — никогда… Тогда Баранников подумал: «Сказано красиво, но правда-то проста и непоправима — замечательный человек и коммунист лежит в гробу». А сейчас Сергей Николаевич с необыкновенной ясностью понимал всю огромную правду тех красивых слов.

— Да, это верно. Коммунист — звание бессмертное, — тихо вслух произнес Баранников.

И оттого, что слова эти он услышал как бы произнесенными кем-то другим, разволновался еще больше.

Баранников уже не мог лежать. В нем все сильнее разгоралось желание действовать, и он не замечал сейчас, что мечется от стены к стене в своей тесной клетущке, похожей на тюремную камеру. Он весь был в радостном предчувствии больших и смелых дел, и ни теснота комнаты, ни шаги часового в коридоре, ничто другое не могло погасить в нем это счастливое ощущение своей силы.

Утром, как только Баранников пришел в цех, он увидел инженера Гримма, стоявшего возле станка Антека и наблюдавшего за его работой.

Баранников поздоровался, и они отошли в сторону.

— Шеф не утвердил моего предложения. Это должны сделать конструкторы снаряда и фирма. — Гримм усмехнулся. — Представляете, какая паника вокруг этих «фау»! Нет, буду пробовать еще.

— А зачем? — спросил Баранников. — Ведь тогда дело пойдет быстрее.

— У нас оно пойдет быстрее, а не у них. — Гримм вынул из кармана и протянул Баранникову сложенный лист бумаги. — Здесь схема «фау». В его взрывной головке найдете и свою деталь. Так вот, если мы спрячем резьбу внутрь детали, ее труднее будет проверять, а нам легче будет делать ее по-своему. Так, чтобы механизм головки не срабатывал. На досуге посмотрите схему и все поймете сами. А пока сделаем так: надо замедлить выпуск вашей детали, только не сразу, постепенно. И ненамного. Просто чтобы чуть острее проявился тот разрыв с общим ритмом, какой уже есть теперь. Можно это сделать?

— Но нас могут обвинить в саботаже.

— Надо тщательно продумать, как отвести такие подозрения. На кого из ваших инженеров можно еще рассчитывать?

— На француза Шарля Борсака.

— Цех точных механизмов?

— Да.

— Так я и думал.

Антек работал старательно и быстро. На лбу у него выступила испарина, и не было минутки, чтобы ее смахнуть. Увидев подошедшего Баранникова, он улыбнулся ему, продолжая следить за резцом.

— Не торопись, Антек, — сказал Баранников и, помолчав, спросил: — Куда торопишься?