Василий Ардаматский - Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье)

Антек выключил станок, выпрямился и отер рукой испарину.

— Боюсь, придерутся, что из-за руки плохо работаю.

— Не придерутся. Кончишь деталь, отдохни минуток пять, если поблизости никого лишнего не будет.

Когда Баранников отошел, Антек немедленно передал своим товарищам, о чем у него был разговор с паном инженером. Спустя некоторое время Баранников наблюдал, как и другой поляк подчеркнуто неторопливо укреплял в станке болванку и при этом вопросительно поглядывал на папа инженера.

«Правильно», — чуть улыбнулся Баранников.

«Все ясно, пан инженер», — улыбнулся в ответ поляк.

В эту смену бригада сдала на одну деталь меньше, чем вчера. Когда рабочий день окончился, Баранников сказал токарям, что сегодня они работали хорошо и завтра надо работать так же. Поляки выслушали его, промолчали и только, как по команде, понимающе улыбнулись…

Утром следующего дня в общежитии произошло событие, которое сильно встревожило Баранникова.

Группа инженеров, которую возглавлял бельгиец — староста общежития, — отказалась идти на работу. Они даже не вставали с постелей. Солдаты кричали на них, площадно ругались. Один из солдат побежал звонить по телефону начальству.

Баранников подошел к комнате, в которой жил староста. В распахнутую дверь Баранников увидел, что он лежит на кровати.

— Эй ты, нерусский русский! — крикнул бельгиец. — Мы бастуем, а ты пойдешь делать смерть?

— Это может кончиться плохо, — войдя в комнату, сказал Баранников.

— О-о! То же самое нам только что кричали конвойные собаки. Поздравляю, прекрасное единомыслие нерусского русского с охранниками!

— Неужели вы думаете, что ваша забастовка их испугает?

— Важно, что мы не испугались, — уже спокойнее ответил бельгиец.

В комнатушку ворвался эсэсовский офицер.

— Что тут за представление? — заорал он.

— Мы протестуем… — спокойно ответил бельгиец, продолжая лежать на постели. — Мы приговорены сидеть в тюрьме, а не работать на заводе.

— Вы тоже протестуете? — Офицер перевел бешеные глаза на Баранникова.

— О нет! — воскликнул бельгиец. — Он как раз уговаривает нас не протестовать.

— Вон! — крикнул офицер, показывая Баранникову на дверь.

Из общежития вышли только Баранников, Гаек, Магурский и Шарль Борсак. Так вчетвером они и пошли на завод, сопровождаемые одним конвойным солдатом.

Некоторое время шли молча. Потом Магурский сказал:

— По-моему, они делают не то, что следует.

— А что, по-вашему, надо делать? — спросил Баранников, желая испытать поляка.

— Во всяком случае, надо быть умнее.

— Всякое сопротивление есть борьба, — сказал Баранников неопределенно.

Магурский посмотрел на него:

— А к чему такая борьба приведет?

— Во всяком случае, сегодня они уже не помогают врагу делать оружие, а мы идем помогать.

— Хорошо уже хотя бы то, что вы это сознаете, — саркастически произнес поляк.

Остаток пути шли молча.

У входа в подземелье стояли несколько немецких инженеров во главе с доктором Гроссом. Были там и Лидман с Гриммом. Баранников заметил, что Гримм встревожен.

Когда они проходили мимо инженеров, доктор Гросс поднял руку:

— Минуточку, коллеги.

Инженеры остановились.

— Что там у вас произошло?

— Мы не знаем, — ответил Баранников.

— Забастовка, вот что! — зло проговорил Магурский.

— Вот так новость! — воскликнул Гросс и обернулся к Лидману: — Сходите-ка туда и потом доложите мне. Не задерживайтесь… Идите работать, — бросил он инженерам и быстро пошел к зданию дирекции.

— Как приятно быть послушным! — проворчал Магурский.

— Бросьте болтать. Ведь вы ничего не знаете, — спокойно сказал ему Баранников.

Их взгляды встретились, и, очевидно, глаза русского инженера сказали что-то поляку. Он согласно кивнул головой и первый вошел в подземелье.

Чем закончилась забастовка для ее участников, неизвестно. Вечером, когда Баранников, Гаек, Борсак и Магурский вернулись в общежитие, там никого не было.

Опустевшие комнаты были аккуратно прибраны, и ничто не говорило о том, что здесь произошла расправа с забастовщиками. Но самое удивительное было то, что в общежитии не оказалось часовых.

Спустя два дня пустые комнаты были заселены инженерами, привезенными с других заводов фирмы: румынами, французами и поляками. Сразу было видно, что ни один из них не был заключенным. Все они работали на немецких заводах, как говорится, по доброму согласию и теперь, по просьбе главного шефа фирмы, приехали сюда. Они прибыли с вещами, держались независимо. В первый же день отправились в дирекцию завода и потребовали, чтобы им было предоставлено более комфортабельное жилье.

Узнав, что Баранников, Гаек, Борсак и Магурский заключенные, они сразу же отдалились от них и, как потом рассказывал Баранникову Гримм, заявили администрации новый протест-против поселения их вместе с арестантами.

Нет худа без добра. Заключенных переселили из общежития в маленький дощатый домик, в котором во время строительства завода помещался командный пункт конвоя.

В домике были две небольшие комнаты, и инженеры расселились по двое в каждой.

Истопником и уборщиком дома стал Демка. Его наконец удалось с помощью Гримма вытащить из пещеры.

Вскоре инженеров вызвал к себе сам доктор Гросс. Он угостил их пивом, спрашивал о претензиях и соизволил произнести перед ними целую речь. Он говорил о всемирной коллегиальности инженеров, живущих и действующих в своем особом мире техники, которому категорически чужда всякая политическая суета. Он даже позволил себе посетовать на определенные «военно-политические институты Германии», которые привносят в мир техники излишнюю нервозность, не понимая, что здесь люди заняты делом и только делом.

Оглядев сидевших перед ним заключенных, Гросс сказал:

— Мы уже имели возможность убедиться, что вы подлинные инженеры и хорошие специалисты своего дела. Мы добились, что в новом вашем помещении вы будете жить без всякой охраны.

В эту минуту Шарль Борсак улыбнулся, и Гросс, заметивший это, тотчас спросил:

— Чему вы, коллега, улыбаетесь?

Борсак ответил:

— Охрана нашего общежития вообще бессмысленна, если учесть, что вся территория завода обнесена непреодолимым забором.

На лице Гросса мелькнула тень недовольства.

— Общая охрана завода, — сказал он, — это нечто совсем другое… — Помолчав и подавив в себе поднимавшуюся злость, он вернулся к прерванной мысли: — Для вас лично самой надежной охраной была и будет ваша добросовестная работа с полным приложением ваших технических знаний. Мы, кстати, думаем о том, чтобы использовать вас в более широком плане, чем это было до сих пор. Мы убедились, что вы можете делать гораздо больше и нисколько не хуже ваших немецких коллег.