Эдуард Пашнев - Белая ворона

С приходом Сережки обстановка изменилась. Маржалета открыла крышку проигрывателя. Лялька выключила верхний свет и зажгла шары-плафоны, установленные на полу. Один шар оказался прямо под ногами у Сережки. Он посмотрел на него, отодвинулся вместе со стулом, взял с полки томик рассказов О’Генри. Привычка к чтению была так велика, что он не мог долго оставаться без книги. Если не было нужной, он читал все, что попадало под руку.

Что-то не заладилось с проигрывателем. Снова зажгли верхний свет, студент Витя проверял, выстукивал, выслушивал, как врач, стереофонические колонки.

— Счас-счас сделаем-заделаем, — сказал он.

Алена подошла к Сережке, заглянула через плечо.

— О’Генри?

Сережка не ответил.

— Ты разве не читал?

— Читал.

— А зачем же?

— А что еще делать?

Алена постояла за его спиной, наблюдая, как Сережка читает. Она поняла, что он не читает, а проглатывает. Это была его манера знакомиться с художественной литературой. Алена отошла от Сережки, усилием воли заставила себя отойти, но ее неудержимо тянуло к этому очкарику. Если бы он знал, до чего она докатилась. «Микробами любуешься, б-р-р!» — сказала она ему, а на другой день раздобыла точно такую же книгу о происхождении жизни и две недели, умирая от скуки, грызла химические формулы, мало что понимая в них, засыпая на каждой странице. Все же основную мысль Алена усвоила, точнее, запомнила, что «в основе зарождения жизни — прогрессивная эволюция все усложняющихся углеродистых соединений». А когда прочитала о возможности существования жизни, в основе которой лежит не углерод, а близкий ему по таблице Менделеева кремний, то прямо обрадовалась наступившей в ее сознании ясности. Она представила образно: кремень — камень. Человек — из камня. Менделеев — из камня. Пушкин — из камня. У всех пра-пра-прадедушка — Камень! Она чуть стихи на эту тему не написала: «Бушевал в мире пламень, с днем рождения, Камень!» Но дальше не пошло.

Алена покрутилась около колонок и снова приблизилась к Сережке. Она давно выбирала момент для разговора, к которому подготовилась. Сережка не участвовал в суете около проигрывателя. И Алена томилась. Это их объединяло.

— Сереж, как ты считаешь, — спросила она, — в основе жизни может быть кремний? Камень-прадедушка? — добавила она.

У Сережки над полукружьями очков брови взлетели, и вслед за этим он странно как-то, сначала удивленно, а затем насмешливо заулыбался.

— Ты что, Давыдова?

— Что? — смутилась Алена. — Следы на земле остались же? Крапива, папоротник… Колючки на крапиве — это же окислы кремния?

— Послушай, Давыдова… — Сережка рассмеялся: — Ой, Давыдова!..

— Что? — Алена почувствовала, что краснеет.

Заиграла музыка, все торопливо, торжественно расселись. Сережка отложил книгу. Алена отошла от него, села на стул у окна так, чтобы «академик» не мог видеть ее лица. Она не слышала музыку, чувствовала только, что продолжает краснеть. «Что я такого сказала? Может, я глупость сказала?» Она не была убеждена в твердости своих знаний. «Может, я что не так поняла?» Ее щеки пылали.

Педсовет с родителями назначили на субботу, а в четверг приехала в школу журналистка. Алена об этом узнала на уроке от опоздавшей Раисы Русаковой. Она задержалась в комитете и уже успела поговорить с журналисткой.

— Модная, очки в пол-лица.

— Какая журналистка? — удивилась Алена.

— Лидия Князева. Читала «Девочка из горного аула»? Это она написала.

— А зачем она приехала?

— За огурцами.

— Серьезно, зачем она приехала?

— По письму.

— Мы же не послали. Я была против. Зачем вы послали?

— Тише, — сказала Раиса, глядя в парту.

— Вожак, зачем вы послали?

— Тише! Чего ты бесишься? Я сама не знала. Валера Куманин послал. Каждый человек имеет право послать письмо в газету.

— От себя послал?

— Не знаю. От себя, и там еще какие-то подписи.

— Давыдова! Русакова! Опоздала и еще разговариваешь, — сказала Марь Яна тем же ровным голосом, каким объясняла новую тему.

— Это не она, это я разговариваю, — сказала Алена. — Можно вопрос? Это я не понимаю. Русакова понимает, а я не понимаю.

— Все вопросы на классном часе.

— Я хочу сделать важное заявление. — Алена поднялась.

— Давыдова, выйди из класса. У нас школа, а не парламент.

— Пожалуйста, но я все равно скажу.

— Давыдова!

Марь Яна не дала ей сказать. Алена вышла из класса. Хорошо, ей затыкают рот, тогда она напишет. Алена оделась, выбежала на улицу, купила в киоске на углу конверт, стержень для шариковой ручки. Два квартала — от школы до кинотеатра «Мир» — шла, держа конверт в руке. Мысленно она сочиняла письмо-протест, которое собиралась вручить Марь Яне. На рекламном щите кинотеатра был изображен человек с пистолетом: «Свой среди чужих, чужой среди своих». В классе продавали билеты. «Она меня выгнала? Хорошо. Я пойду в кино, — решила Алена. — Письмо-протест потом напишу».

Полтора часа в кино пролетели незаметно. «Интересно, догадалась Раиса взять сумку с книжками?» — скучно подумала Алена, возвращаясь к будничным событиям. Конверт в кармане смялся. Она его мяла и комкала, забывшись, переживая судьбы героев. Конверт надо покупать новый. Нет, сначала она поговорит с Валерой Куманиным.

…Мать Валеры Куманина пришла с работы с головной болью. Валера смотрел телевизор, зарубежную эстраду.

— Сделай потише, — сказала усталая женщина.

— Ладно, отстань.

— Отец где?

— Не знаю, отстань.

— Валера, у меня болит голова. Сделай потише, я тебя очень прошу. Что ты такой бессердечный!

— У тебя она всегда болит. Что мне теперь… не смотреть телевизор?

— И сними эту майку, увидит отец, прибьет.

Валера убавил громкость. Он стоял у телевизора, держась за ручку громкости и заглядывая в экран, кривлялся в ритме зарубежной эстрады. Мать смотрела на его толстенький, обтянутый джинсами зад, на эту ужасную майку и не могла понять, куда же девался ее сын. Был Валерик, мальчик, сыночек, а теперь нету, одни джинсы и майка.

Ей трудно было понять, как в их рабочей семье вырос такой обалдуй. Отец своими руками домик на садовом участке построил, на заводе уважаемый человек, списанную «Волгу» ему выделили. Сама она с утра до вечера в больнице.

Лариса Викторовна работала сестрой-хозяйкой в детской инфекционной больнице. Каждый день, возвращаясь домой, она приносила с кухни то маслица, то творожку, из того, что оставалось. Время от времени обменивала в больнице свои старые, еще крепкие простыни, полотенца, наволочки на новые. Не злоупотребляла этим, не для продажи, никому не во вред.