Эдуард Пашнев - Белая ворона

Дни тянулись медленно. Анна Федоровна читала газеты, гуляла, смотрела кино. Привезли «Калину красную» Шукшина. Анна Федоровна пошла второй раз. На другое утро много было разговоров в столовой, обсуждали фильм. Пожилые супруги говорили, что картина хорошая, даже замечательная, но зря Шукшин так с березками… пересластил. И третьему человеку, симпатичному молодому инженеру показалось, что с березками — слишком, фальшиво как-то Шукшин их обнимает и говорит: «Ишь ты какая! Невеста какая!»

Симпатичные соседи по столу после этого разговора перестали быть симпатичными. Анна Федоровна верила Шукшину, каждому его слову и жесту. Она так и сказала за столом:

— Я верю Шукшину… Василию Макарычу.

В этот день после обеда она ушла далеко от дома отдыха, к березкам. И, вспоминая фильм, прижалась щекой к стволу березы, подумала с горечью и обидой на всех людей, которые не понимают: «Не уберегли!» Глаза повлажнели, но тут ее спугнули, и Анна Федоровна быстро пошла в сторону, а завидев и там людей, сворачивала туда, где никого не было, чтобы не видели, как она, старая дурочка, ходит по лесу и плачет о том, чего не теряла, что никогда не принадлежало ей одной. Люди, которых она видела вдалеке, от которых убегала, расплывались вместе с деревьями, с солнцем и облаками, радужно дробились, и приходилось часто-часто моргать и держать некоторое время глаза широко открытыми, чтобы вернуть себе мир таким, каким он был на самом деле. «Не уберегли!» — старалась она думать сурово.

Заканчивались странные каникулы. Анна Федоровна мучительно думала: что делать? Если уйти из школы, надо начинать новую жизнь. Какую? Она ничего так хорошо не понимала и ничего так сильно не чувствовала, как литературу, родной язык. В газетах много писали о школах. Почти в каждом номере что-нибудь было. Анна Федоровна раньше, до статьи Лидии Князевой, так внимательно не читала газеты. Одна учительница сшила к уроку русский сарафан и предстала перед своими учениками мастерицей народного промысла. Об этом писала «Социалистическая индустрия». В «Литературной газете» Анна Федоровна прочитала о сельском учителе литературы, который играет на уроке «Старуху Изергиль» на скрипке. Этим учителем восхищался известный писатель Феликс Кривин. Он так прямо и писал с восхищением: «По-настоящему понятно не то, что доходит до ума, а то, что доходит до сердца. А музыка знает самые короткие пути к сердцу».

Анна Федоровна не была готова к тому, чтобы сшить себе сарафан, играть на скрипке, ходить колесом перед учениками, одним словом, развлекать, удивлять. Она считала, что учеба — это труд и нельзя его превращать в сплошное удовольствие. Труд — это когда трудно. А молодые люди очень легко усваивают предмет, если им не трудно, если им интересно, как в театре, где каждый суффикс старается нарядиться так, чтобы его не узнали. И они очень скоро начинают потреблять интересное, требовать еще более интересного и в результате теряют способность преодолевать трудности, которые все равно остаются в любом предмете. Она думала, думала, сидя над газетами и лежа на кровати в своей комнате, просторной от близкого неба… Можно превратить каждый урок в спектакль, но тогда ученики будут не ученики, а зрители, иждивенцы. Впрочем, эти мысли ее не были категоричными. Анна Федоровна думала и так и эдак. Она попробовала бы сыграть им на скрипке Наташу Ростову, если бы умела. Но она не умела, и шить она не умела. Надо было найти свой путь. Одно она понимала: общество требует от школы, чтобы она выпускала не тех, кто запомнил и заучил, а кто умеет думать, принимать решения. И поэтому все ищут, и все газеты предоставляют свои страницы для поисков, может быть, для ошибок, чтобы и ошибки помогли поискам.

Одну статью из «Комсомольской правды» Анна Федоровна переписала. Статья показалась ей очень важной, хотелось над ней подумать… Молодая учительница, комсомолка Татьяна Макарова, выступая перед ребятами своего выпускного класса, сказала им в прошлом году о необходимости поработать на стройке. «Вы комсомольцы и должны поступать по-комсомольски». И услышала в ответ: «А вы, Татьяна Михайловна? Вы тоже комсомолка?» — «И — я!» — сказала она и пошла со своим классом на стройку, стала бригадиром каменщиков и осталась для своих ребят учительницей.

Анна Федоровна вглядывалась в фотографию девушки. Симпатичная, решительная, в рабочей брезентовой куртке. Она ушла не навсегда на стройку, корреспондент писал, что она вернется в школу. И школа, директор ее ждут. И может быть, это не самый лучший способ завоевывать авторитет, преподавать сверх программы своим ученикам еще и кирпичную кладку, строить вместе с ними дом. Но когда надо было ответить ребятам, она ответила не словами, а своей жизнью. «Могла бы я так? — спросила у себя Анна Федоровна. — Пожалуй, когда носила летную куртку и шлем, могла бы. А теперь — нет, нет!» Но такая школа ей нравилась, школа правды, школа, в которой учитель отвечает за каждое свое слово жизнью.

После этой статьи у Анны Федоровны была бессонная ночь. Она лежала и думала: «Куда же деваются девушки в шлемах, в брезентовых куртках? Как же потом, когда тебе подкладывают на стул кнопку, не потерять свою школу. И какую — свою? Есть школа радости Сухомлинского, когда детей незаметно, через лес и поле вводят в учебный процесс, в школу познания. Есть школа, где не ставят двоек. Шаталовский метод. Есть школа из кинофильма «Ключ без права передачи», где учительница литературы чуть ли не подружка. А есть школа Татьяны Макаровой — школа правды. Надо искать свой путь. Надо искать. Школа Татьяны Макаровой плюс еще что-то, что должно противостоять развлекательности, литературным клубам с самоваром и чаепитием, танцевальным вечерам с притушенными огнями, праздничным вечерам, посвященным женскому дню Восьмое марта, на которых учителя превращаются в официанток. Противостоять? Быть!..

Анна Федоровна позвонила директору и сказала, что выходит на работу. Она сказала это сухо, коротко, отрывисто и ждала, что директор обрадуется, вспомнит предыдущий разговор. А он буркнул что-то вроде: «Хорошо, да, да!» Анна Федоровна даже всех слов не разобрала. Она почувствовала разочарование. Сколько передумала за эти дни, какую внутреннюю борьбу выдержала. Новый костюм надела, а он «да, да — балда!».

Костюм она купила еще в прошлом году, но надевать в школу не решалась. Слишком он был для нее модным и немного не по фигуре. Она весь вечер его ушивала, гладила, вертелась перед зеркалом, как какая-нибудь лапочка. Костюм состоял из кофточки салатного цвета с погончиками и такой же юбки с разрезом и пуговицами на боку. Разрез она ушила, чтобы можно было только ходить, а пуговицы оставила. Для украшения.