Евгения Яхнина - Кри-Кри

С ожесточением он ударил кулаком по подушке, затем опустил на нее голову.

А так как мальчик немало наработался за день, он сейчас же погрузился в глубокий сон.

— Шарло! Шарло! Куда ты запрятался?

Голос дяди не сразу дошел до сознания мальчика. Он приподнялся на кровати и протер глаза.

Сверху опять донеслось:

— Шарло! Шарло!

Да, конечно, там, наверху, дядя Жозеф заседает вместе с Луи Декарузом, Вроблевским и еще другими. Как же он мог заснуть в такой важный момент!

Бегом пустился Кри-Кри наверх. Он застал там одного только дядю Жозефа. Большое количество окурков да облака дыма в кафе говорили о том, что здесь еще недавно было много народу.

— Ну, Шарло, — ласково сказал дядя Жозеф, — закрой за мной двери и ложись спать. Время позднее. — Заметив настороженность в больших черных глазах Шарло, он добавил: — Слушай, дружок, и запомни: наш район теперь — последнее прибежище Коммуны. Баррикада на улице Рампоно, постройку которой мы сейчас заканчиваем, закрывает вход в наш район. Сегодня мы решили: лучше умереть на баррикаде, чем отступить перед врагом.

— Дядя Жозеф! — Голос Кри-Кри прозвучал страстной мольбой. — Возьми меня с собой на баррикаду!..

— Нет, Шарло, — серьезно сказал дядя Жозеф, — не спеши. Настанет и твой час. Если мои руки не смогут больше держать шаспо [14] Шаспо — система французского игольчатого ружья (называется по фамилии крупного поставщика оружия в эпоху Второй империи). , я пришлю его тебе. Обещаю это, мой мальчик.

Он обнял Кри-Кри за плечи и так сжал его своими могучими руками, что у Кри-Кри на мгновенье занялся дух.

— До свиданья, Шарло. Заметь, я не сказал «прощай»!

Стук каблуков дяди Жозефа уже раздавался где-то за дверями кафе.

Кри-Кри долго стоял на месте и прислушивался к этим удалявшимся звукам. Спать ему не хотелось. Он был возбужден словами дяди Жозефа.

Среди брошенных окурков, каштановой шелухи и скомканных кусочков бумаги Кри-Кри заметил под одним из столиков свежеотпечатанное воззвание. Подобрав его, он бережно разгладил бумажку и разложил на столике. Это было последнее обращение Комитета общественного спасения:

Мы — отцы семейств. Мы сражаемся, чтобы наши дети не очутились под игом военного деспотизма, как это случилось с вами. Вы тоже будете когда-нибудь отцами. Если вы будете сегодня стрелять в народ, ваши сыновья проклянут вас, как проклинаем мы солдат, стрелявших в народ в июне 1848 года и в декабре 1851 года [15] 2 декабря 1851 года — государственный переворот, произведенный Луи-Наполеоном, президентом республики. Разогнав Национальное собрание, он установил режим военной диктатуры, которая затем превратилась в монархию (Вторая империя). .

Два месяца тому назад, 18 марта, ваши братья из парижской армии, возмущенные трусами, предавшими Францию, побратались с народом. Сделайте, как они.

Солдаты! Наши дети и наши братья! Слушайте, что мы говорим, и пусть решает ваша совесть!

Насвистывая, Кри-Кри вышел из «Веселого сверчка». Он взглянул на большие башенные часы на больнице Сеи-Луи. Они показывали девять часов утра. У Кри-Кри было два свободных часа. Теперь благодаря сокращению рабочего дня он имел возможность пошататься по Парижу, поглядеть, как строятся баррикады, и мог сам принять участие в этой работе.

А посмотреть было на что!

В эти майские дни 1871 года, казалось, все население прекраснейшего в мире города занималось только одним делом: все в лихорадочной спешке строили баррикады. За истекшие двое суток, 23 и 24 мая, парижане выстроили шестьсот баррикад! Надо было торопиться: Париж не подготовился во-время к обороне против версальских войск.

Победа революции 18 марта, когда солдаты, посланные Тьером на усмирение восставших рабочих, опустили ружья и отказались стрелять, показалась парижанам окончательным завоеванием свободы. Все ликовало в этот залитый весенним солнцем день. Париж стал сам себе господином. Правительство, во главе с Тьером, бежало в Версаль — резиденцию французских королей, находившуюся в семнадцати километрах от Парижа.

Новая, рабочая власть не подумала о том, что нельзя выпускать правительство, только что подписавшее с пруссаками позорный для Франции мир [16] Франко-прусская война (1870–1871 годы) — война между Францией, с одной стороны, и Северогерманским союзом, к которому присоединились южногерманские государства, — с другой. Первый канцлер Германской империи Бисмарк рассчитывал победоносной войной завершить дело политического объединения Германии. В результате этой войны Франция потеряла Эльзас-Лотарингию и сверх того уплатила Германии пять миллиардов франков контрибуции. . Их войска стояли у стен города, грозя каждую минуту занять столицу республики.

В тот момент, в шуме всеобщего ликования, рабочие Парижа не слыхали зловещих шепотков в прикрытых ставнями особняках буржуа. А между тем, спешно упаковывая свои чемоданы, министры уже строили планы восстановления «законного порядка» и «спасения республики от коммунистов, которые намереваются разграбить Париж и погубить Францию», как писали реакционные газеты.

И это говорили те господа, которые, испугавшись народа, поднявшего голос в защиту своих прав, изменили родине, отдали немцам Эльзас-Лотарингию и пять миллиардов франков контрибуции, выговорив за это у Пруссии помощь для подавления восстания. Тьер заключил позорный мир с Пруссией, чтобы начать войну с рабочими.

Тьер имел основание торопиться. Если бы он, как и все его министры, не удрал 16 марта, назавтра было бы уже поздно. Измену его мог бы разглядеть каждый ребенок. Париж — эта первоклассная крепость — был сдан прусским войскам, осадившим город. В этот момент парижский гарнизон насчитывал четыреста тысяч вооруженных бойцов, две тысячи орудий и огромные резервы боеприпасов; население горело энтузиазмом и готово было грудью защитить каждую пядь земли своего отечества. Именно этот энтузиазм парижских рабочих остановил прусские войска, не осмелившиеся войти в Париж.

Хитрый, коварный Тьер хорошо понимал настроение парижских рабочих, он понимал также, что ему не сдобровать, если он решится в такой момент открыто продолжать борьбу. И Тьер решил отступить, чтобы, скопив силы реакции, предательски напасть на Париж.

Не прошло и двух недель, как коммунары спохватились и поняли свою непростительную ошибку: 18 марта достаточно было бы одного батальона национальных гвардейцев, чтобы арестовать правительство Тьера.

Эта роковая ошибка стала всем ясна 2 апреля, когда Париж был неожиданно оглушен грохотом первых выстрелов версальской артиллерии.