Эдуард Шим - Лето на Корбе

А тут ещё перед глазами необыкновенное, что не всегда замечаешь, — белые кувшинки, речные лилии распускаться начали.

Прямо видно, как медленно-медленно расходятся в сторону зелёные створки бутона и лепестки жёлто-мраморные в пышный цветок разворачиваются.

И вдруг я вспомнил.

— Петька, — кричу, — бежим скорей! Уже десять часов, а в десять двадцать две поезд приходит!

Прибежали, оказывается, даже раньше, чем нужно было. Получили почту и отправились домой.

Я всё шёл и ждал, когда же Петька допытываться станет, откуда я время на реке узнал, а он так и не спросил.

Он хитрый, и ему, наверное, тоже известно, что белые кувшинки распускаются около десяти часов.

Есть такая рыба в быстрых холодных речках — форель. Рыба осторожная, пугливая. Хорошая добыча, да выловить её не так-то легко. Она даже маленькой тени боится, а сетью ловить и не пытайся — сразу увидит.

Подумали рыбаки и решили: «Раз в воде поймать трудно, то будем ловить… в воздухе!»

И действительно, стали ловить форель в воздухе. Не верите? А вот мы видели.

Растянут рыбаки низко над водой широкую сетку. В солнечный день упадёт от неё на дно реки резкая клетчатая тень.

Ходит по реке форель, увидит тёмные полосы и, конечно, почудится ей, что здесь в воде сеть поставлена.

В таком случае у форели своя повадка — разгонится и выскочит из воды, чтобы ловушку перепрыгнуть.

Выскочит, да раз! — и в сетку.

Вот и выходит, что рыбья хитрость рыбакам наруку: и наловишь много, и в воду лазать не надо.

Мы с дедом как-то задержались на охоте и решили заночевать в лесу.

Нарубили веток, зажгли костёр.

Неплохо было бы и поужинать, да вот беда — утятина есть, а посуды нет! Утку на уголья не положишь. Тут настоящая посуда нужна.

И достал Мокеич посуду, да такую, что лучше, пожалуй, и не придумаешь.

Сходил дед на берег, принёс ком глины с обрыва. Глина у нас гончарная, почти белая.

Я уж подумал, не горшок ли дед лепить собрался. Да нет, думаю, не может быть. Пока его слепишь, обожжёшь да в нём утку сваришь, — пожалуй, и утро настанет!

Взял дед утку, отвернул ей голову, выпотрошил и начал птицу, всю вместе с крыльями, обмазывать глиной. Получилось вроде большой бутылки с тонким горлышком. Сунул дед бутылку в костёр и закидал сверху углями.

— Ну, вот, — говорит, — теперь жди, скоро изжарится!

И что ж бы вы думали? Изжарилась. Вынул дед бутылку, расколол — самой настоящей жареной уткой запахло! Перья к глине пристали, а мясо в собственном жиру изжарилось.

Вот и получается, что от дедова способа три пользы: первая — посуды не надо, вторая — масла не надо, третья — общипывать дичь не требуется.

Остаётся только следить, чтоб не пригорело жаркое в глиняной бутылке.

Есть у Пушкина стихотворение о лете.

Так вот, об этих самых мухах…

Ведь такая мелкая скотинка, а сколько от неё беспокойства человеку! И микробы она разносит, и спать мешает, а осенние мухи — так и вовсе звери лютые, как пчёлы жалят…

И бороться с мухами трудно. Вешают люди полоски бумаги на окна, а то и вовсе марлей затягивают, ставят мухоморы и яды разные, липкую бумагу раскладывают.

Но нет, никак не избавиться — всё равно жужжат — мушиные рои. Хоть дверей на улицу не открывай.

А у Мокеича в доме — ни одной мухи.

Заходят к нему люди и словно не замечают, что привычного гуда нет. Посидят, поговорят и уйдут. Так и остаётся дедовский «мухомор» неизвестным.

Захотелось мне о нём рассказать всем, чтоб знали. Да только у нас в деревне на Корбе девяносто три двора. Пока все обойдёшь, пока расскажешь, да где не поверят — покажешь, — пройдёт не меньше недели.

Нет, так не годится! Взял я, да и отнёс это средство в детский сад и рассказал там о «деревянном мухоморе». На другой день стало по всей деревне известно — ребятишки разнесли. А ещё через день-два — стали пропадать мухи во всех домах.

Оттого стали пропадать, что по моему совету поставили хозяйки в домах блюдца с черемуховой кашей. Да, да! На тёрке натёрта черемуховая кашка из молодых веток. От черёмухи запах людям приятный, а вот мухи его вовсе не выносят.

Так что теперь к нашему лету стихотворение Пушкина совсем не подходит.

Ведь у нас: пыль пропала после того, как пионеры по всей улице деревья и кусты посадили, комаров колхозники нефтью на болоте вывели, а мух… мух я дедовым способом победил.

Прибежал однажды ко мне Петька и говорит:

— Собирайся, на Лысые Кочки сходим! Там мы с Мокеичем барсучью нору отыскали. Сказывал дед, что вечером и самих барсуков увидеть можно.

Лысые Кочки — это вырубка у нас в лесу, километра два от деревни. Ягод там, брусники, видимо-невидимо, и поэтому туда никак быстро не дойдёшь. Под ногами почти всю дорогу ягоды хрустят. Разве пройдёшь, не поклонившись? Кисточку за кисточкой в рот отправляешь, а время-то летит. Пока мы с Петькой всю дорогу кланялись да кланялись, солнце садиться пошло.

Я-то ведь не знаю, где нора находится. Собираю бруснику, с кочки на кочку перелезаю. Потом поднял голову — нет Петьки!

А он около кустов животом в мох шлёпнулся и мне рукой машет — «ложись!»

Я тоже в мох кинулся, даже ягоды забыл проглотить. Так с полным ртом и ползу.

Подобрались мы к кустам, заглянули в просвет между веток.

А там вот что: на пригорке, на песке, сидит барсучиха-мать. Неподвижно сидит и только передней лапой от мухи отмахивается.