Нина Дашевская - Я не тормоз

Мы с Зайцем идём в столовую. И тут выясняется: этот дурачок на самом деле любит пирожки с капустой. А я ему тогда с яблоками оставлял! А он мне с капустой!

Вот, наверное, часто так. Делаешь другому лучше, а себе хуже. А потом выясняется, что тому, другому, и нужно было другое!

И ты, выходит, зря давился своим нелюбимым пирожком.

— Что, трудно было позвонить?… Просто позвонить!!!

— У меня телефон сел…

— У тебя всегда телефон сел! Всегда! Зачем он вообще тебе нужен, непонятно… Где ты был?!

— Катался, я же говорю… Что я, не могу покататься? Это что, плохо?!

— Где ты катаешься? Может, ты всё врёшь!

— В парке, мам. Ну чего ты, в самом деле. Я что, похож на идиота?

— Если честно… Если честно, то да. Похож. Мы весь парк оббегали с Лёвкой, как дураки. Я знаю, что ты врёшь, и не понимаю, зачем. Может, ты куришь с какими-то наркоманами… Откуда я знаю?! Игнат, у меня сил нет…

— Чёрт, опять. Сколько уже можно, какие наркоманы? Ты хоть почитай что-нибудь, как отличить… Руки, смотри, видела? Смотри!

Я закатываю рукава. Потому что достало; ну что это за бред, наркоманы и я!

Она отворачивается.

— Ты с ума сошёл, убери, чего ты мне в нос тычешь… Думаешь, я тебе не доверяю, что ли…

Семь пятниц на неделе.

— Поскорей бы Фёдор уже вернулся… Я с вами больше не могу.

С нами? Лёвка-то чем виноват!

— Мам. Ну, это. Ну ты бы хоть посмотрела, как я катаюсь. Пойми, это… Ну, кто курит, тот не катается так. Это же как спорт. Я очень круто катаюсь, мам. Я знаешь, какой зато здоровый. Ты не бойся.

— Вижу, какой ты здоровый, — она даёт мне пачку салфеток. Точно, из носа течёт; но это с детства у меня, всегда течёт, такой нос дурацкий. — Только бы ты не сломал себе ничего… Катайся осторожно. Хоть по проезжей части не ездишь?

— Нет… Я по набережным.

Я не понял, как это случилось. Почему я всегда боялся ей сказать, что я гоняю по набережным, по всей Москве.

И почему сейчас так безболезненно раскололся.

— Ты не думай, мам! Там же ни дорог, ни светофоров, просто гонишь, и всё, там безопасно!

— По набережным?… Это от улицы 1905 года, что ли… И до…? До Лужников?!…

— Ну… Там же Воробьёвы горы ещё… По метромосту. И до парка Горького, там же нормальная дорожка…

— Сказал бы, Игнат… Ужас. До Парка Горького!!!! Через всю Москву… Но сказал бы! И я бы не волновалась так. Мы там с папой всегда катались раньше.

— Вы?…

— Ну да, на велосипедах. Очень романтично, знаешь. Тогда ещё не было этих велодорожек, мы просто по тротуару ездили. Только ты там машинами там дышишь, — неожиданно говорит она.

Да, это точно. Это минус, там полно машин рядом. Когда-нибудь все набережные сделают без машин, как на той стороне.

Я не могу представить, чтобы мои родители катались на велосипедах по Москве. Ну, никак. Хотя… Чего такого?

— Никак не могу привыкнуть, — говорит она, — что ты уже такой взрослый. Мы, вроде бы, такие же остались. А тут бац тебе — взрослый сын. По набережным гоняет. Один. Ты… Игнат. Перекись водорода в карман. На всякий случай. И смотри, чтобы телефон всегда. Ладно?…

Я киваю. Перекись так перекись. Что мне, жалко.

Это было давно, Лёвка был ещё совсем мелкий. Мы были в Калининградской области, в Светлогорске. Там у папы друг, он давал нам свои велосипеды кататься. И мы ездили кататься, далеко, папа сажал Лёвку в специальное кресло на багажник. А мне достался девчоночий велосипед, с розовой корзинкой впереди. Я сначала отказывался наотрез, но папа эту корзинку открутил, и было не так заметно, что девчоночий. А я жалел потом этой корзинки. Потому что мы ездили далеко-далеко, на Куршскую косу. И там было море. И было жалко, что некуда положить камни.

И я так и помню, что мы едем, едем. И я отстаю. А папа спрашивает — ты не устал? И я мотаю головой, что нет. Не ноги уставали, а дышать. Вот так дышишь, дышишь, и вдруг уже не можешь, воздух кончается. Но я никогда не говорил, что устал. Точно.

В общем, я помню, что очень круто ехал, хотя был тогда небольшой, и велосипед был неудобный. А папа потом говорит, что я тогда ныл. Ничего я не ныл, не было такого. Это Лёвка ныл, наверное, в своём кресле, он перепутал.

Ааа, надо бежать. А носков нет. То есть есть, но все разные. Бред какой-то. Кому скажи — опоздал из-за носков!

— Игнат, чего ты там возишься? — кричит мама из кухни.

— Иду уже, иду!

Надеваю разные. Кто сказал, что должны быть одинаковые? Синий и оранжевый, полосатые оба. Подходит, я считаю. Потому что если, скажем, надеть зелёный и тёмно-зелёный. То будет видно: а, не нашёл пары! А тут видно, что я специально. Это не косяк, а креатив!

Если быстро ноги в кроссовки всунуть, то мама не заметит.

— Игнат, бутерброд!

Ууу, как не вовремя!

— Что это, — спрашивает она, — у тебя носков нет?

Я показываю, закатываю штанины повыше.

— Смотри, ты же художник, должна оценить! Сочетание цветов, а?

— А что, — говорит она. — Свежо, интересно!

Я даже растерялся, как она быстро сдалась.

— Бутерброд, ключи, деньги, карточка, — напоминает она. Я киваю. Но думаю о другом: может, это никакой не креатив? Чего она так легко согласилась?…

— Но всё же это не в стиле, — говорит она.

А, тогда нормально.

— Чего ещё не в стиле?

— Шнурки одинаковые. Раз носки разные, шнурки тоже разные должны быть. Купи на обратном пути.

— Разные купить? — не понял я.

— Вот же тормоз у меня сын. Две пары купи, балда, разного цвета!

Я киваю, выскакиваю за дверь.

— Игнат! Шарф!… И вообще имей ввиду. Что иногда мужчина должен уметь выглядеть не клоуном. Бывают такие ситуации.

…Разных носков моих никто в школе не заметил, даже обидно. И главное, только я зашёл, мне Костик Зайцев как заорёт:

— Шаманизм!

— Чего? — не понял я сначала. Он даже расстроился:

— Ну как! Ты не понимаешь! Слово такое — ша-ма-низм!

И я понял. ШММ!

— О, Заяц! Ты крутой. А точно такое есть?

— Точно! Я в гостях был, а там такая книжка лежит на полке — «Шаманизм народов Сибири». И я сразу вспомнил!

Фантастика. Я думал, я один такой псих, ходил и думал про это ШММ. Выходит, Заяц тоже ходил и думал! Во даёт.

И я забыл про свои носки разные, даже не похвастался ему.

А шнурки я и точно купил, все, какие были цветные. Если окажутся лишние — будем с Лёвкой из них узлы вязать. Пусть учится.

А бутерброд я тогда всё-таки забыл. Ну и ладно; в столовой вкусная пицца была.

Я раньше часто ходил к маме на работу. Лёвки тогда ещё не было. Меня надо было куда-то девать, вот я и был в театре. Болтался по коридорам или читал. Смотреть спектакли я никогда не мог. Мне было не высидеть, физически. И я начинал сползать со стула, потом возился под ним, сиденье хлопало… А потом меня тётенька выводила в коридор, такая специальная зелёная тётенька в форме. Не ругала, просто выводила. И говорила: походи здесь, только тихонько, не упади. И потом уже появлялась мама и забирала меня, или давала книжку. С книжкой я мог сколько угодно сидеть, с любой.