Нина Дашевская - Я не тормоз

А потом отпихнула всё же, костыль отлетел.

— Уйди. Не понимаешь?!

— Костыль подними мне, — попросил я. Тоже, кстати, способ. А чего она вообще. Человек без ноги, а она пихается.

Подняла, сунула в руки.

— Извини, — сказала. — Только не вздумай сказать кому. И не лезь больше, получишь.

— Тоня, — сказал я. — Я не лезу. Ты же не дура, понимаешь. Мне просто… Я не лезу. Но мне на тебя не наплевать, понимаешь? Понимаешь, нет?

— Правда не наплевать? — вдруг шёпотом спросила она.

— Правда, — сказал я.

— Тогда… Игнат. Не смей больше лезть. Терпеть не могу. Ведь по фейсу можно схлопотать. Просто… посиди со мной. Хреново мне.

— Я вижу, — сказал я.

Мы сидели на окне. Молча. Весь урок. А потом пошли на перемену, как обычно. И на физику. И никто меня не спросил, где я был, только Заяц моргнул — всё нормально? Я кивнул. И Тоньку тоже никто не спросил, ну, кому какое дело до неё.

Вечером пришла эсэмэска с незнакомого номера. «Спасибо». И всё. Так и не знаю, Тонька это или нет.

Маме предложили работу. То есть настоящую работу. В другом театре. Сделать спектакль, детский. Но самой. Быть не подхвате, а — художником спектакля. Она, оказывается, давно хотела. И давно рисовала. И у неё в компьютере есть папки. Такие, незаконченные.

Декорации для сказок Андерсена, например. Или для «Трёх Апельсинов» Прокофьева, это опера такая. Там у неё всё — и костюмы, и декорации, и занавес. Но так, наброски. А тут предложили. Целиком сделать. Современную пьесу.

— Не знаю, не возьмусь, — сказала она. Мы сидели ночью на кухне. Вдвоём. Папа опять уехал. И она показывала мне свои работы. А я и не знал, что она правда, правда так давно мечтает об этом: сделать самой.

— Почему нет?

— Не знаю, Игнат. Не потяну пока. Надо же сосредоточиться. Только на этом. А времени мало совсем. Ведь тот, другой художник, отказался именно потому, что и времени в обрез, и денег нет… И выйдет, как в сельском клубе. Не хочу так. И больше уже никуда не позовут. И я не могу. Ладно; вот вы вырастете, тогда и начну.

Я вдруг понял, почему.

— Мам. Ты… Ты боишься, да?

— Боюсь, — сказала она. — Да, боюсь сделать плохо. И времени нет…

— Есть, — сказал я. — Ты не прячься за нас. Мы уже выросли, понимаешь? Давай. Ты хорошо сделаешь, я точно знаю. А то… А то потом не возьмешься. Потом не будет. И будешь жалеть. И… Давай уже, делай! Что ты, как тряпка, мам! Кто сделает, как не ты!!

Она засмеялась.

— Дожила. Мотивируешь меня, значит?

— Да. А то будешь всю жизнь! На подхвате! В твоём возрасте, знаешь! Наполеон был императором Франции! А Шуберт! Шуберт вообще уже умер. А ты! … Что ты думаешь, нам всё носы надо подтирать, да?

— Да. Ты прав, Игнат, дело не в вас. Просто я всю жизнь думала: я театральный художник. Мне бы шанс! Я бы! Такое им! И тут. Вот он, шанс. И мне страшно. Что на самом деле… я … обычная серая бездарность…

Это она думает, я ей сейчас буду доказывать обратное, да?

— Знаешь краткое пособие для начинающих?

— Какое?

— Начните, — сказал я. — Прямо сейчас. Давай.

Равноденствие. 22 марта. Мне исполнилось 14 лет.

Я иду сам, ногами. Пока с тросточкой, но иду. Один. Как давно не был один! Иду, дышу.

Кончилась зима. Непростая моя зима. Тает всё, течёт. В луже валяется палка. Какая смешная, две ветки торчат, будто эфес шпаги. Был бы я с Лёвкой, поднял бы. А сейчас трудно наклоняться.

Подходит маршрутка. Но я не хочу, нет. Хочу сам. Я прибавляю шагу. Чуть-чуть. Но всё же, всё же. Это моя самая первая скорость, сколько могу. Но я набираю ход.

Снег идёт. И солнце. Это такая удивительная редкость, чтобы и солнце, и снег.

И в голове включается. Опять. А всю зиму была тишина.

Нужна ещё одна строчка. Дышат и пишут. Поют? Жуют? Ждут. Берегут.

Не знаю. Я остановился, поэтому кончились слова. И я ведь знаю, что это плохо: рифма глагол-глагол. Но я не умею по-другому. Я не знаю.

И потом, это не стихи. Или?…