Виктор Александровский - Когда нам семнадцать…

Взрыв хохота заглушил мои ответные слова.

— Отчего ты такой красный? — удивленно встретила меня в дверях юннатской комнаты Тоня.

— Так, ничего!

— Провел воспитательную работу с Чаркиной?

— Как видишь…

Тоня прошлась со мной по коридору, и я думал, что вот и она внутренне посмеивается надо мной.

Но Тоня задумчиво сказала:

— Что ж, Леша, может, и хорошо, что ты поспорил с Чаркиной. Если убежден, надо доказывать. С Чаркиной — одно, с Ольгой — другое. Но с Ольгой еще труднее.

— А что с Ольгой?

— Понимаешь, Леша, у Ольги какие-то странные взгляды на жизнь.

— Она индивидуалистка, вот и все!

— А отчего? Ну скажи, отчего? Вот что у тебя нехорошо, Леша: ярлык приклеил, а дальше ничего знать о человеке не хочешь.

Я попробовал отшутиться: мол, Ольга второй день не появляется в школе и судить о человеке за глаза трудно.

— Это все несерьезно, — с досадой сказала Тоня. — Никто из нас по-настоящему не хочет разобраться в том, что происходит с Ольгой. Давай сходим к ней вечером.

Двухэтажный особняк, в котором жила семья известного при своей жизни врача Минского, стоял в глубине пустынной улицы, за нефтяным складом завода. Мы с Тоней шагали навстречу ветру, отворачивая лицо. Гудели провода на столбах, уныло покачивались редкие фонари. Вдруг Тоня вздрогнула и остановилась.

— Ты не слышал? Кажется, выстрел…

Я опустил воротник полушубка, но, кроме свиста ветра, ничего не услышал.

Мы поднялись на второй этаж. Дверь в квартиру была не заперта. Никто не вышел и на наш стук в прихожей. Тоня осторожно прошла дальше, в комнату Ольги, и тихо вскрикнула.

Ольга, бледная как мел, стянув на груди пуховую шаль, сидела на полу, держа в руке куски стекла. Вокруг нее валялось множество мелких осколков, среди них лежал разбитый будильник.

— Что случилось? — спросил я.

Ольга повернулась лицом к окну. Тюлевая штора надулась парусом, и в комнату порывами залетал холодный ветер.

— Не знаю! Кто-то стрелял… — прошептала Ольга.

— Что случилось? — спросил я.

— Не знаю! Кто-то стрелял… — прошептала Ольга.

Я подошел к окну. Вдали, над заводом, сияло багряное зарево. Ночная смена литейщиков вела плавку чугуна. А здесь, перед домом, темнела огромная территория нефтяного склада. Унылый свет фонаря падал на белую цистерну, и больше ничего не было видно. Пустынно и мертво. Кто же стрелял?

Я заткнул дыру в окне диванной подушкой и подошел к девушкам. Они уже сидели в глубине комнаты на диване.

— Вот здесь я сидела и до выстрела, — сказала Ольга. — Вспомнила, что не заведен будильник, подошла к комоду. Только протянула руку, тут звон разбитого стекла, будильник свалился и завертелся, как волчок, на полу. И портрет отца вон, у двери, покачнулся и съехал на сторону… Самое интересное, — мрачно добавила Ольга, — что я читала «Фаталиста» Лермонтова…

— Ну, это уж мистика, чепуха, — сказала Тоня.

— В жизни много бывает случайностей, — философски заметил я, поглядывая на разбитое стекло.

Ольга, не соглашаясь, покачала головой.

— На днях вечером иду мимо нефтяного склада. Темно, страшно. Вдруг навстречу мне бежит человек. Пробежал мимо фонаря. Вижу — нож блеснул у него в руке. Я застыла от страха — сейчас ударит. А он бросился на другого… на сторожа нефтяного склада. «Значит, не судьба», — подумала я тогда.

— Странные истории творятся на вашей улице и на этом складе, — сказала Тоня. — Ты хоть сказала кому-нибудь об этом случае?

— Рассказала Феоктисту Павловичу.

— Кто это?

— Ну, Бойко, отчиму…

— А сейчас дома никого нет? — прислушалась Тоня.

— Мама спит, — показала глазами Ольга в соседнюю комнату.

— Опять больна?

— Все то же, — тихо вздохнула Ольга. — Его нет четвертые сутки. Мама слегла. Сердечный приступ.

Тоня встала, принесла из прихожей веник и начала наводить порядок в комнате. Из-за двери донесся стон. Девушки тотчас скрылись в соседней комнате.

Оставшись один, я задумался. Что произошло с Ольгой? На кружевной салфетке пианино стояла ее фотография. Оля лет пять назад, наверно; в спортивном костюме с ракеткой в руках. Такой вот жизнерадостной, веселой знал я ее всегда. Правда, уже и в то время она чувствовала себя какой-то одинокой среди подруг, но причинами могли быть музыка, английский язык — эти занятия отвлекали ее от нас, от школы. Но такой, как сегодня, я Ольгу еще не видел. «Фаталист», судьба… Да еще этот выстрел, человек с ножом. Вот чертовщина! А мы, верно говорил Максим Петрович, ничегошеньки не знаем. Хороши!

Мой взгляд привлек портрет Минского. Стекло в уголке было пробито, и от пробоины расходились лучи. Не застряла ли там пуля? Я взялся за рамку и тотчас же к моим ногам упала тетрадь, видимо лежавшая между рамкой и стеной. Надписи на тетради не было. Машинально перелистав страницы, я прочел:

«О-м опять пришел домой пьяный».

Что за «о-м»? Торопливым, но довольно четким почерком было написано дальше:

«Пришел мрачный, ни слова нам с мамой. Заперся в комнате. У мамы снова приступ».

Я хотел было засунуть тетрадку за раму, но любопытство побороло стыд. И я листал страницу за страницей.

10 июля

В кафе-молочной за одним столиком я увидела Маклакова с Чаркиной. На руке у Людмилы большой блестящий браслет. Откуда он у нее? Вместе с ними была полная нарядная женщина. Мать Андрея?

Вечером гуляла в саду, сидеть дома было просто невыносимо. Снова видела Маклакова, на этот раз в обществе каких-то двух парней, по-моему, с завода. Все трое курили сигары и приставали к танцующим девушкам. О-м снова пришел пьяный. Бедная мамочка, как мне жаль ее! Но ведь она любит его!

1 августа

Весь день провела в библиотеке, дочитывала Белинского. Какая великолепная проза! Как он умел писать!

Вечером в библиотеке состоялась лекция на тему «Педология как наука». Что за педология? Выступал наш Ковборин. Я испугалась, что он увидит меня, и ушла, а потом пожалела.

7 августа

Получила письмо от Кочки с Байкала. Завтра они отправляются в поход, к своему партизану. Счастливые!

Я завидую всем счастливым и талантливым. Между талантом и счастьем можно поставить знак равенства. Человек талантливый имеет неоценимое превосходство над людьми обыкновенными. Как я завидую талантливым поэтам, музыкантам, артистам!

Решила проверить, на что я способна в музыке. За вечер разучила сонату Бетховена. Но все же: кем я хочу быть?

10 августа

«Человек не может жить на свете, если у него нет впереди ничего радостного. Истинным стимулом в человеческой жизни является завтрашняя радость» (Макаренко).