Мария Бершадская - Пушкин и компания

Соня взяла маникюрные ножницы и, прищурившись, отхватила длинную прядь на чёлке.

– Короче, когда уже все Пушкина прогоняли, он брал полотенце, мыло и шёл в баню. Там работал самый лучший парикмахер: он и голову мыл, и расчёсывал, и бакенбарды стриг. И вот идёт Пушкин, грустный такой, с полотенцем в руках. А навстречу ему друзья – нарядные, на бал торопятся. Что, спрашивают, забанили тебя, друг Пушкин?

А он вздыхает: «Ага, забанили ». А они ему: «Ну, ты не горюй, расчешешься – и приходи!»…

Соня шагнула назад и задумчиво посмотрела на Мишку.

– Жень, как тебе? Нравится? Может, справа чуток подкоротить?

– Ну-у-у-у-у… – Я присмотрелась повнимательнее. – А тебе не кажется, что ты немножко…

– Точно, с одной стороны короче. Это я на Пушкина отвлеклась!

Мишка скосил глаза, пытаясь разглядеть, что происходит у него на голове. Я заволновалась: никакой новой красоты мы не сделали, даже испортили ту, что уже была. Только Соня ни капельки не огорчилась. Она беспечно щёлкнула ножницами и сказала:

– Я думаю, там надо ЕЩЁ подкоротить. Тогда получится не ошибка, а такая модная стрижка. Называется «Асимметрия».

Мишка, Соня и я снова сидели перед окном. Солнечный день медленно растворялся в сумерках, таял, как забытое апельсиновое мороженое.

– Мишка, давай сделаем ещё одно доброе дело, – жалобно сказала Соня.

– Какое? – устало спросил Мишка.

– Придумаем, как меня спасти!

Я разложила на столе потрёпанные листы с пушкинской биографией. По ним было видно, как прошёл наш день: брызги майонеза, листочек петрушки, прилипшая прядка волос от бабушкиного парика, мокрые пятна… Ещё немного – и они покажутся ровесниками самого Пушкина.

– «271» пробовала? – озабоченно спросил Мишка.

Так доктор узнаёт у больного, принимал он лекарство или забыл.

– Это дуэль, что ли? – нахмурилась Соня. – Набирала уже.

– А «291»? – предложила я.

– Сейчас…

Мы с Мишкой замерли. А вдруг я смогла угадать, и наконец раздастся щелчок, и этот зверский замок с грохотом упадёт на пол – как в стихотворении, которое Анька зубрила вчера: «…оковы рухнут, и свобода…»

– Бах! – Оковы не рухнули. Это Соня изо всей силы влупила кулаком по столу.

– Ничего не подходит!!!

– А эти цифры – про что? – шёпотом спросил у меня Мишка.

– 29 января. Он умер, – вздохнула я.

– Ну вот, всё кончилось! Даже Пушкин умер! – Соня схватила листок и разорвала его пополам.

– Так и просижу на табуретке всю жизнь, до старости. Пока этот идиотский замок не заржавеет и сам не развалится.

– Ты, наверное, будешь самой богатой старухой в городе. Миллионершей, – я решила хоть как-то её утешить.

– Это ещё почему?

– Ну смотри: ты здесь не простудишься – значит, лекарства тебе не понадобятся. И зимние вещи можно не покупать – всякие там куртки, варежки, шапки. И на обувь ничего не нужно тратить. У тебя тут просто карантин для экономии денег!

– Да уж, повезло. Лет через пятьдесят повесят на моём окне объявление: «Осторожно, злая старушка». Ни один голубь на мой подоконник не сядет. – Соня хлюпнула носом. – Надо успеть ещё что-нибудь сделать, пока я не превратилась в старое пугало. Давайте хоть обувь почистим.

– Зачем? – удивился Мишка. Ну да, он такими глупостями никогда не занимался.

– Затем. Будет ещё одно доброе дело. Номер шесть. Может, я тут шестьдесят шесть лет проторчу. Так что готовьтесь – придётся вам каждый день приходить и придумывать мне занятия.

Нарядные белые туфли. Красные сапоги. Чёрные, рыжие и коричневые ботинки.

Единственная газета ушла на супермодную стрижку, поэтому письменный стол мы застелили бумагой для принтера.

Из коробки с кремом я выудила красный тюбик и начала чистить блестящий сапог на высоком каблуке. Соня схватила белые туфли. Мишка взял чёрный ботинок.

Ромео, отсыпавшийся под пианино, открыл один глаз, подумал и осторожно приблизился к нам. Страшных тазиков рядом не было, поэтому он ещё раз подумал и прыгнул на стол.

– Интересно, а чем Пушкин чистил ботинки? – спросил Мишка, выдавливая на щётку чёрный крем.

– Ничем. Он вообще – давно умер, – огрызнулась Соня. – Слышать про него больше не хочу!

– Да у него ботинки всегда грязные были, – шепнула я, стараясь не смотреть на Соню.

– Почему? – Мишка прихватил тюбик с кремом и подошёл поближе.

– Ну, он же писал много, а тогда ручек не было. Видел картинку, где Пушкин – с гусиным пером? А перо где взять? В магазине его не купишь! А у Пушкина ещё и вредная привычкабыла: он, когда стихи сочинял, перья грыз. Его и жена, и няня за это ругали. Они даже перья горчицей мазали, перцем посыпа́ли. Но ничего не помогало. Пушкин чихает, морщится – и грызёт… Пока всё не сгрызёт, не успокоится. А потом стих нечем дописывать.

– И что он делал? – шёпотом спросил Мишка.

– Что, что! Бежал во двор и за гусями гонялся, чтобы перо выдернуть… Носится по грязи, под ноги не смотрит… Он ботинки не чистил – вообще никогда. Зачем, говорит, всё равно скоро новый стишок сочинять, опять испачкаются…

– Эй! Хватит Пушкина мучить. Лучше скажите, что нам с этимделать?

Мы оглянулись и посмотрели на Соню.

В руке она держала ботинок. Самый обыкновенный – рыжий, с коричневым шнурком.

– Кажется, кое-кто мне тыщу раз говорил, что ботинки нужно чистить, – съязвил Мишка.

– Отличный совет, – кивнула Соня. – Чистить. А чем, не подскажешь?

Рыжего крема в коробке не было: мы специально всё вытряхнули на стол и проверили каждый тюбик.

– Мама давно для них крем ищет. Нигде, говорит, правильного цвета нет.

– Подумаешь, проблема! – фыркнул Мишка. – Мы сами правильный цвет соберём.

– Э-э-э… – Соня захлопала глазами. – Это как?

– Мы ботиночную палитру сделаем. Дедушка, когда рисовал… – Голос у Мишки сбился. – В общем, он краски на палитру выдавливал, а потом смешивал.

– Значит, в столе смотрите, – скомандовала Соня, – Хорошо, что я там убрала, а то без меня ничего не нашли бы.