Николай Егоров - Операция «Дозор»

Пантелей открыл глаза, прислушался:

— Ты чего, Мить?

Митя длинно вздохнул:

— Ничего… Маму жалко!

— Ты ж недавно видел ее. Рано бы соскучиться.

— Не соскучился я. У меня папа недавно умер, и она одна. Жалко ее…

— Раз она отпустила тебя, значит, так надо. Ты не расстраивайся. Она тебя отдыхать послала — отдыхай… Спи…

— Понимаю. А все равно не отдыхается. И не спится. Вдруг что с нею случится? Я хочу быть сильным и смелым, чтоб выручать ее. Но я — здесь и не знаю, как она там… И мысли всякие плохие наседают, наседают…

— Спи. Ночью всегда плохие мысли наседают. Спи. Все будет в порядке.

Пантелею вдруг самому захотелось всхлипнуть: так жалко стало себя и так потянуло к маме. А она далеко и скучает по нему и считает дни до конца лагерной смены…

Накануне костра пионерского мужества пятому отряду поручили заменить флажки на дружинной линейке. Четыре шнура тянулись в разные стороны от верхушки мачты, на которой реял государственный флаг Союза Советских Социалистических Республик. У подножия мачты была деревянная трибунка с тонкими перильцами. Вдоль дорожки — цветы. Такие яркие, будто здесь собрали не семь цветов радуги, а семьдесят семь. И тем виднее, как полиняли от солнца и дождей разноцветные флажки на шнурах…

Валерий Васильевич собрался к завхозу за материалами.

Наверное, во всей стране не сыскать второго такого бережливого и прижимистого завхоза, как Полторасыч. Ему все кажется, что взрослые, особенно воспитатели и вожатые, не ценят народное добро: дай им волю — выпотрошат кладовку, в дым и пыль превратят все, что доставалось и завозилось в лагерь загодя, еще зимой. Когда приходили к нему за чем-нибудь, он допытывался, что сталось со старым? Пробовали починить и в дело употребить? Как до сих пор обходились? Может, и дальше обойдетесь без обновы?

Только в одном случае смягчался Полторасыч — когда приходили к нему с детьми. Потому, направляясь к завхозу, Валерий Васильевич взял с собою Пантелея Кондрашина и Бастика Дзяка. Пантелей — внук военного. Бастик — сам завоевал авторитет у Полторасыча. А два дня назад, когда пятый отряд дежурил по столовой, этот авторитет заметно укрепился.

Бастика поставили у двери в столовую. Медсестра строго-настрого наказывала у всех проверять руки, грязнуль посылать к умывальнику.

Бастик был добросовестен до беспощадности. У двери затор образовался, вожатые и воспитатели пытались оказать на Бастика давление, но он не поддавался. И тут появился плаврук. Кинул два пальца к козырьку мичманки, попросил ребят расступиться и пошел напрямик. Бастик стал перед ним:

— Покажите дуки!

— Ты что — не видишь, кто идет?

— Вижу!.. Вы куда идете? В столовую? Есть чем будете? Дуками? Значит, должны пдойти пдоведку!

Плаврук рассердился:

— Эт-то безобразие!.. Надо с умом дежурить!

— Покажите дуки!! — потребовал Бастик так, что малыши испуганно шарахнулись от двери.

В это время подошел Полторасыч, молча вытянул перед Бастиком руки, а потом отозвал Эммануила Османовича в сторонку:

— Дежурных уважать надо.

Плаврук смирился — показал руки. Бастик поступил благородно — не стал придираться, не попытался проучить, а вежливо пригласил:

— Пожалуйста, пдоходите! Пдиятного аппетита!

…Перед крыльцом кладовки громоздилась куча пыльного старья. Чего только не было здесь! Колченогие стулья, допотопные изорванные костюмы, разрозненная детская обувь с «голодными» подметками, раздавленные пластмассовые куклы, поломанные шахматные доски, смятые картонные коробки, дырявые резиновые мячи и всякое другое, давно потерявшее свой первоначальный вид барахло — подчас не поймешь, чем оно было «при жизни»? Полторасыч горестно сутулился возле кучи, будто это была свежая могила. Столько добра предстояло списать, изрубить, сжечь — разве можно смотреть спокойно?

Когда подошли Валерий Васильевич, Пантелей и Бастик, Полторасыч даже не оглянулся. Шаря взглядом по куче, он доставал из нее то одно, то другое, долго рассматривал и неохотно бросал обратно.

— Павел Тарасович, — вежливо заговорил вожатый, — у нас к вам просьба.

Полторасыч вздохнул и не ответил.

— Нам дали важное и срочное задание, — как бы продолжая речь вожатого, заговорил Пантелей. — Мы сегодня должны сделать…

Полторасыч обернулся к Пантелею.

— Обязаны сегодня закончить, — подтвердил Бастик. Полторасыч покосился на кучу, будто сказал ей: погоди, еще потолкуем. И спросил ребят, точно давно ждал их и рад им помочь:

— Так какая у вас, хлопчики, забота?

В этом месте едва начавшегося разговора Валерий Васильевич допустил просчет и чуть все не испортил — он нетерпеливо вмешался:

— Необходимо получить у вас несколько сортов материи и крепкий шнур.

Полторасыч тяжело задумался. Лицо его стало хмурым — не подступишься. Валерий Васильевич виновато подмигнул Пантелею: дескать, попробуй ты.

— Флажки все белые стали. И разлохматились, — пожаловался Пантелей. — Смотреть стыдно…

— А костед вот-вот, — добавил Бастик.

Полторасыч закивал:

— Да-да, случается такое… Случается. Что ж, материи дам. Подсчитали, чем обойдетесь?

— Подсчитали, — предупредительно сказал вожатый и, вроде о пустяке говорил, напомнил: — И шнура. Мы осмотрели старый — не годится он, поверьте нам.

— Верю, конечно, верю. Но он ведь не мог выцвести? Ну, серым стал, так весь серый. Бывает те серый шнур!

— Бывает… Но на этом — узелок на узелке, — объяснял Валерий Васильевич.

— А нельзя узелки флажками замаскировать? — с надеждой спросил Полторасыч.

— Можно. Но… — Пантелей не успел закончить фразу.

Полторасыч ткнул пальцем в сторону вожатого и наставительно произнес:

— Слыхали: можно!

Валерий Васильевич нервно рассмеялся, а Полторасыч снова замкнулся. Полез в кучу, отбросил картонный коробок, потряс перед; собой ветхую мешковину. И вдруг на глаза ему попался пионерский барабан. Полторасыч повертел его в руках, ковырнул краску на облупленном боку, сунул палец в дыру.

— Ай-яй-яй, что с тобой сделали, — шепотом запричитал Полторасыч и бережно опустил барабан на кучу, но тут же снова взял, костяшками пальцев ударил по бледной, какой-то старчески пятнистой коже. Барабан жалобно охнул.

Полторасыч поднялся на веранду, положил барабан на стол. Зашел в кладовку, вынес новенькие барабанные палочки. Огляделся, примерился и стукнул. Раз, другой. Легонько стукнул, едва слышно. Барабан, видно, уже не один год лежал без дела. Да и какие дела у него, тяжелораненого, осипшего от времени и работы, от пыли и сырости, в которых пребывал немало дней. Чувствовалось, что от малейшего прикосновения ему больно. А тут — палочками его! Как в пору далекой и невозвратной молодости!