Павел Петунин - Пограничное лето

— Бегать в одних трусиках? Да вы с ума сошли, мужчины? Простудиться же можно!.. Прыгать с вышки? Ужас! И как только голову не свернул!..

Перепало и Сергею Ивановичу:

— Еще отцом называется!.. Предоставить несмышленого ребенка самому себе и глядеть со стороны, как он там простужается, прыгает… А если бы воспаление легких прихватил или ногу сломал?

— Во-первых, Костя не ребенок: ему уже двенадцатый год пошел, — серьезно возражал отец. — А во-вторых… Почему тебе только одни ужасы мерещатся — воспаления, сломанные ноги и тому подобная ерундистика?.. Неужели мужчины такой уж легкомысленный народ?

Эта тема была любимой в родительских спорах: о женском благоразумии и мужском легкомыслии.

— Вот что, Валентина ты моя Николаевна, спорить мне надоело — каждый раз одна и та же песня, — хмуря брови, сказал отец. — Тут у меня записи для будущей книжки. Почитай-ка на досуге, кое-что может и пригодиться тебе…

Но какому мальчишке не интересно знать, что о нем думают взрослые?

И Костя прочитал эти отцовские раздумья.

И вот что он там вычитал.

«Очень хорошо, что мы с Костей очутились на заставе дней за десять до приезда Марии Васильевны Горностаевой. Из ныне здравствующих пограничников только двое знали ее: Ефросинья Никитична да ее сын Василий Николаевич, нынешний замполит заставы. Не только знали, но и вместе были все те первые трагические дни войны. Вместе воевали, вместе хоронили погибших друзей, вместе пробивались из смертельного кольца окружения.

Все дни, пока ждали Марию Васильевну, были наполнены не просто ожиданием и разговорами. Пограничники много работали, украшали свою заставу, усиленно занимались строевой подготовкой, тренировались на турниках и брусьях, репетировали разные номера художественной самодеятельности. И все это — в часы, свободные от пограничной службы.

И Костя был не просто свидетелем, а самым активным участником этой большой, нелегкой, но радостной работы. Только не ходил в пограничные наряды, а так делал все, что делали солдаты. И оказалось, что не такой он хрупкий: может в одних трусиках бежать по утреннему холодку на речку и при этом не только воспаления легких, но и пустякового насморка не прихватить. Оказывается, он создан не для того, чтобы тонуть в воде, а по-настоящему плавать и даже прыгать в речку с высоких мостков. Оказалась не страшной для него и физическая перегрузка. Тепличную синеватую бледноту на его коже сменил прочный коричневый загар.

Рано или поздно это, вероятно, произошло бы с ним. Но деятельная жизнь заставы накануне приезда Марии Васильевны ускорила его физическую перековку.

Как-то утром на спортивной площадке появились Костя и Саня, только что вернувшиеся с речки. Ребята вроде бы должны были переутомиться: все-таки от речки, все эти восемьсот метров, бежали бегом. Саня с ходу повесил полотенце на забор спортплощадки и стал легко и ловко лезть по канату. Костя, вскинув голову, с завистью наблюдал за ним.

Добрая зависть — хороший помощник.

Потому что потом и Костя стал пробовать свои силы. Только пробу эту никак не назовешь успешной: уцепившись за канат руками, Костя болтался вялой сосиской. Саня что-то говорил ему, по-командирски строго, потому что беспомощное болтание прекратилось, — Костя охватил ногами канат и с большими усилиями стал продвигаться вверх. Он и до половины каната не добрался, обессиленный, соскользнул на землю и, морщась от боли, стал разглядывать ладони. Саня и тут ему выговаривал что-то строгое. Костя слушал и согласно кивал головой… Что ж, сегодня не одолел канат, а завтра обязательно одолеет…

Так, наверно, учил его Саня бегать, плавать, прыгать в воду с высоких мостков — всему тому, без чего не может быть хорошего солдата.

Это очень важно.

Но главное — в другом.

И об этом другом я хочу сказать подробнее.

Я видел, какими расширенными глазами смотрел Костя на то, как стреляла Ефросинья Никитична. Обыкновенную бабку, мастерицу печь беляши и пирожки, варить варенья и бесконечно ворчать на непоседливую внучку, увидеть совсем в другой роли, в роли снайпера, — это кого угодно ошарашит, не только мальчишку.

Все ожидали, что после стрельб, когда все отличившиеся соберутся к Ефросинье Никитичне на обещанное чаепитие, женщины разговорятся. И люди шли не за тем, чтобы побаловаться чайком, а послушать рассказы этих удивительных женщин.

Стол был накрыт перед домом замполита, и не один, а три вместе сдвинутых стола, заставленных пирогами, пирожками и прочими домашними печениями.

Мирно попыхивали на столе два пузатых самовара, и это никак не настраивало на фронтовые воспоминания. Даже про стрельбы вспомнили мимоходом.

Сквозь ветви сосен просвечивало неяркое вечернее солнце, устало склонявшееся к горизонту. Лежал у дороги лосенок, повернувшись головой в сторону стола, и терпеливо ждал своих благодетелей — Саню с Костей.

Вдруг лосенок резво вскочил на ноги.

К столу подбежал часовой с автоматом и выдохнул коротко:

— Тревога!

И, кажется, не успел замереть последний звук этого короткого слова, как уже опустело мирное застолье. Солдаты и офицеры, на ходу поправляя под ремнем гимнастерки, мчались к заставе. Костя было увязался за ними, но его остановил властный окрик Марии Васильевны:

— А ты куда? Назад!

Это уже был не просто возглас, это была команда, которой невозможно не подчиниться. И Мария Васильевна уже не походила на ту добродушную женщину, которая минуту назад весело разливала чай.

— Никитична, есть у тебя бинты, йод? — озабоченно спросила она.

— Зачем это?

— Так ведь тревога же! Мало ли что там… А вдруг раненые?

— Какие там раненые? — отмахнулась Ефросинья Никитична. — Обыкновенно — перебежал зверь, и приборы сработали. Теперь наши соседи спокойные стали: все-таки мы их научили кое-чему.

И она, конечно, оказалась права, эта Ефросинья Никитична. Действительно, границу пересек крупный лось — это видели часовые на вышке. Приборы сработали раньше, чем успели сообщить часовые. Сообщение с вышки поступило, когда уже тревожная группа мчалась к месту нарушения границы. В память о себе лось оставил на сухих ветках клочья бурой шерсти да четкие следы на контрольно-следовой полосе… Если бы часовые на вышке не видели лесного великана, то тревожная группа долго бы ходила по его следу, пока не убедилась бы окончательно, что след этот проложил действительно лось, а не злой чужой человек, воспользовавшийся для обмана пограничников копытами лося.

За время, пока мы жили на заставе, Костя раза три был свидетелем таких вот происшествий. Огорчался, конечно, что при нем не задержали ни одного нарушителя. Но зато вынес такое убеждение: