Марина Аромштам - Другая дорога

– А ну остынь, – приказал Аяэлю Мучело. – А то будешь невкусным. Давай, покажи сокровища. А потом будем решать.

– Да-да, сейчас, конечно, – забормотал Аяэль и торопливо развязал свой мешок.

Он развязал мешок – и лицо его побелело. Оно стало таким же, как волосы, если их посыпать мукой:

– Шерстинки, луковка ландыша, клык кабанчика, пыльца бабочки…

– Что это ты бормочешь?

– …горький гриб трутовик, листочки черники…

– Ну, где твои сокровища? – недовольно спросил Урчало. – Я хочу наступить на луч!

– А я – попробовать кашу.

– У меня ничего больше нет! – тихо сказал Аяэль. – Ничего-ничего.

Вместо сокровищ в мешке Аяэля лежал один большой камень. Тяжелый, грязный и серый.

Солнце уже поднялось над лесом и не касалось высоких древесных верхушек. Поэтому маленькой звездочке было совсем плохо видно. Но она поняла, что Аяэль заплакал. Его волосы были седыми, но он плакал как маленький мальчик.

Звездочка так огорчилась, что поскорее погасла и вернулась домой – туда, где ее давно ждали.

– Ну, и что же ты видела?

– Этот седой поэт… Я видела, как он плачет. Разве седые плачут?

– Хм… – сказала другая звездочка, та, что была постарше. – Им тоже бывает обидно.

– А за что же ему обидно?

– За то, что он никого и ничего не спас и уже не спасет.

Все – Мучело, Урчало, Аяэль и Глазастик – смотрели на серый камень.

– Смотри-ка, Мучело! Этот… Он обмануть нас хотел! А еще поэтом назвался! Что говорил твой прадедушка? Бывают поэты-обманщики?

Мучело угрюмо покачал головой.

– Знаешь, Мучело, я думаю, он невкусный. Сбросим-ка мы его в яму. Пусть муравьи едят. А сами съедим вот этого. У него хорошие сказки.

– Можно мне обнять Аяэля? – попросил тихонько Глазастик.

– Обнимай, чего уж, – согласился Мучало. – Мы хоть и нелюди, но не скукотцы. Не совсем зачерствели. Эй, Урчало, развяжи ему руки.

Урчало толкнул мальчика к Аяэлю. Аяэль крепко обнял его. А Глазастик?

Жаль, что звездочка не увидела этого.

Потому что Глазастик достал свое синее перышко, бросил в воздух и зашептал:

– Серая Сойка, синее перышко! Сбереги меня в своем гнездышке!

– Эй, поэт, что ты там бормочешь? – одернул его Мучело. – Все, Урчало, давай сюда нож. И сталкивай старого в яму.

Но не тут-то было! Лес заходил ходуном. Деревья заколыхались, задрожали их бороды из зеленого мха. Воздух наполнился гомоном и шумом птичьих крыльев. Сотни, тысячи соек слетелись к Глазастику и Аяэлю. Заслонили их крыльями, ухватили их клювами, зацепили лапами и взлетели на воздух.

– Улетели, – сокрушенно вздохнул Урчало, вытряхивая из бороды сухие травинки и хвою. – Так я и не узнал, какие поэты на вкус. Расскажи-ка мне про прадедушку, – попросил он Мучело. – Что он там говорил.

Волшебницу зримого мира очень легко узнать. По печальным глазам. Ни у кого на свете нет печальнее глаз – так много она повидала. Печали в них больше, чем в море воды, чем звезд на небе, песчинок в пустыне. И эта печаль бесконечна.

Но Волшебница зримого мира всех встречает улыбкой.

– Меня отправила в путь Повелительница звуков, – сказал Аяэль волшебнице. (А Глазастик ничего не сказал.) – Мне нужно было придумать, как невидимое сделать видимым, и принести тебе все, что я смог отыскать… Но ничего не вышло. Я ничего не принес. Придет день, когда я умру. А следом умрут мои песни. Я ничего, ничего не могу изменить, – со вздохом сказал Аяэль. – И не знаю, зачем я пришел.

Волшебница зримого мира смотрела на Аяэля. В глазах ее плескалась печаль, а губы ее улыбались.

И тут Аяэль вдруг понял: она не слышит его! Волшебница зримого мира абсолютно глуха. Абсолютно глуха и нема. И не может ему ответить.

Аяэль совсем растерялся.

А Глазастик смотрел и смотрел, и все думал и думал. А потом достал свое перышко.

– Вот, – сказал он, – это поэт Аяэль, – и выдавил на песке забавного человечка. У человечка были длинные волосы. – Здесь не видно, но волосы белые, – быстро добавил Глазастик. – Поэт Аяэль пошел в лес. Там он нашел жучка, – и Глазастик нарисовал деревья, кусты и жучка. – А потом Аяэль встретил птичку. И ящерицу. И меня… Он показал мне сокровища. Череп волка выглядел так!

Аяэль не верил себе: вот череп волка, который он потерял. Нарисован на мокром песке. Посмотришь – и вспомнишь: «Ч». А вот – бузинные бусы…

Волшебница зримого мира кивала и улыбалась, а Глазастик все рисовал…

Пробежали ночи и дни, миновали зимы и весны.

И однажды в селенье пришел человек с мешком за спиной. Он был красив и молод, но глаза его были печальны.

– Кто ты? – спросили его. – Зачем пришел?

– Меня прислал Аяэль.

– Аяэль? – удивились люди. – Кто такой Аяэль?

– Вы не помните Аяэля? – огорчился странник.

Но тут появился Насмешник.

– Ха! – сказал он человеку. – А чего его помнить? Он, наверное, уже умер. А вместе с ним – его песни. Как я и говорил…

И Насмешник вздохнул. Бывает, что и Насмешнику горько.

– Нет, – улыбнулся странник. – Его песни не умерли. Вот, я принес их с собой.

И он развязал свой мешок. В мешке у него были листья. Много толстых пальмовых листьев. А на листьях – узоры.

– Видите – это песни. Аяэль придумал, как сохранить им жизнь. Как невидимое сделать видимым. Он записал свои песни.

И человек запел. Он поглаживал листья, перекладывал их – и пел песню за песней – будто сам их сложил. О том, как вставало солнце и как спускалась ночь. Он спел песню рождения, он спел песню отваги. А потом он пропел историю о странствиях Аяэля.

Люди стояли и слушали.

А внимательней всех – Насмешник.

Он ни разу не произнес свое «Ха!».

И кто-то потом говорил, будто он смахивал слезы.