Умар Гайсултанов - Арби

Супани взобрался на коня. Человек в кепке поднял Арби, помог усадить его впереди.

— Испасеб, испасеб, — важно благодарил Супани.

Выехали за город. Арби давно перестал плакать. Он решил, что всё равно сбежит из аула и вернётся в город. Нужно лишь, как учил когда-то отец, получше приметить дорогу. Мальчик старался ни единым словом не отвечать на бесконечную брань Супани.

— Шайтан!.. Вот погоди, закую тебя в кандалы, щенок паршивый! Побегаешь у меня. Связался с этим паршивцем Бекой…

Тут Арби не выдержал:

— Бека не паршивец, а хороший человек.

— Нет, паршивец. Дрянь, бандит.

— Сам ты дрянь.

Супани ткнул Арби кулаком в затылок.

— Смотри-ка, чему научился! Ничего, я тебя отучу. И твоему Беке недолго осталось гулять. Теперь-то я знаю, что он в городе.

Арби снова затих. Он понял, что пререкания бесполезны — только тумаки заработаешь.

По обе стороны дороги тянулся густой кустарник. Птицы, пронзительно перекликаясь, кружились над голыми ветками. Были бы у Арби крылья!

Раздался выстрел. Супани удивлённо вскрикнул: «О аллах!» — и Арби почувствовал, как разжались державшие его руки. Он рванулся, упал с лошади, но даже не ощутил ушиба и спрятался за кусты. Сквозь ветки он видел, что лошадь стоит неподвижно, Супани вытянулся на земле, а к нему бегут два человека — один незнакомый, а второй в кепке, надвинутой на самые глаза…

Арби юркнул ещё дальше за кусты. Бежал он долго, цепляясь за ветки, не разбирая дороги, но внезапно опомнился и остановился. Только сейчас он ощутил холод — пиджак и рубашка были изорваны в лохмотья, ныло ушибленное колено. Надо вернуться, выйти на дорогу, а то и заплутаться недолго. Да и темнеть скоро начнёт…

По своим же следам Арби пошёл обратно. Вот послышались приглушённые голоса. Он сделал ещё несколько осторожных шагов. Разговаривали те двое…

— Денег маловато.

— А мне казалось — много. Кто знал, что бумажник набит этой дребеденью. Каракули какие-то…

— Выкинь, на что они нужны.

— Да и бумажник потёртый.

— Ничего, от хорунжего ещё поживимся. Будет доволен, когда узнает, что мы уложили этого толстяка. Видно, старик в почёте был у своих. Зато опять можно сказать на этих голодранцев. Жаль, мальчишка ускользнул.

— Ты что? Ребёнок ведь. Идём, пока не поздно. Лошадь оставь, пригодится кому-нибудь.

В просветы между ветками Арби следил, как двое встали, пошли, тихо совещаясь, по дороге.

Нечего сказать, надёжных друзей приобрёл в городе Супани. А до чего же тот, в черкеске, доброжелательно напутствовал «союзника», как дружелюбно обещал познакомить со «своими»!

Спустя немного времени Арби выбрался на дорогу и прежде всего увидел старый пухлый бумажник. Он поднял его и спрятал за пазуху.

Домой Арби добрался ночью. Бека не спал — дожидался и сильно тревожился. Он удивился, увидев Арби в лохмотьях, стал нетерпеливо расспрашивать, но ещё больше удивился, когда увидел знакомый всему аулу потрёпанный бумажник.

Бека заставил Арби рассказать всё по порядку, послал его разбудить Ванюшкиного отца. Вместе с отцом поднялся и Ванюшка, с безмолвным восторгом уставился на Арби, пошёл, поёживаясь со сна, следом.

Бека потребовал, чтобы Арби обо всём рассказал вторично и особенно подробно о разговоре, который он подслушал, сидя за кустами.

— Приёмы знакомые, — сказал дядя Михаил. — Боятся казачьи офицеры, меньшевики, чтобы не окрепла наша с вами дружба. Если бы не кровная месть, послать бы тебя по аулам… Пусть знают люди, что русским рабочим ни к чему враждовать с горцами.

— А я не боюсь. Вы же помните, какую весть ребята принесли о моих кровниках?

— Помню, но торопиться не к чему. Трое верных людей уже поехали. А ну-ка, погляди, что за дребедень там в бумажнике.

Все записки, вернее, расписки были нацарапаны арабскими буквами. Бека стал читать: «Взято в долг тридцать рублей». И подпись: «Али». Взято в долг десять, восемь рублей… А вот помятая, но тщательно разглаженная бумажка. Внизу подпись: «Махмуд». Бека взглянул на Арби. Мальчик, закусив губу, внимательно рассматривал бумажку, и перед глазами его отчётливо возникла картина, как отец отдал Супани деньги, гордо скомкал и бросил на землю возвращённую ему расписку.

— Пятнадцать рублей, — сказал Бека.

— Ой, да ведь Супани второй раз показывал ту же самую бумажку: дада сказал, что человек и без бумажек должен быть честным. Он же бросил её, а Супани подобрал, я сам видел…

И этот человек говорил о боге, о прощении, о вине Махмуда перед ним! Значит, бог был молчаливым союзником Супани, когда тот обманывал Санет, Хамида, когда его, Арби, сделал своим рабом? Нет, такой бог навсегда уходит из сердца Арби вслед за Супани, вслед за этой бумажкой.

Бека смотрел в лицо Арби с необычной для него нежностью и глубоким сочувствием.

— Да, малыш. — Он впервые так назвал Арби. — Чаще вспоминай своего отца, он хотел всех видеть честными и прямодушными. Вот что, ребята, ступайте сожгите во дворе все эти расписки, а пепел развейте по ветру. Держите спички…

Царя свергли, а жизнь почти не менялась. Так же шла война, так же едва сводили концы с концами обитатели бараков.

Арби часто спрашивал Беку:

— А когда же будет новая жизнь?

— Терпи, брат, терпи, — отвечал Бека. — Будут перемены…

Ванюшка теперь ничего не скрывал от Арби. Он сообщал:

— Рабочие скоро ка-ак стукнут по богачам! Готовятся. И тогда установится наша, рабочая власть. Дядя Фёдор говорил. Они с отцом и дома-то почти не бывают, заняты сильно.

— Эх, скорее бы! — вздыхал Арби. Новую жизнь он представлял себе такой, что только живи да радуйся. Все стоят за одного, один за всех, любому врагу или обидчику такой отпор дадут — только держись!

Ожидали новой жизни и взрослые, но им ещё предстояло дать отпор врагам и обидчикам.

Однажды отец Ванюшкин зашёл к Беке, придвинул табуретку к маленькому столику.

— Пока ребята во дворе, хочу с тобой посоветоваться, — сказал он. — Ты знаешь, Ванюшка нам во многих серьёзных делах помогал. Вот и вообразил, что ему всё под силу. Такое иной раз выкинет! Ну кто бы додумался прятать вас в доме пристава…

— Нет, Ванюшка молодец! Голова у него хорошая и сердце тоже.

Дядя Михаил нагнулся, пряча улыбку, — любому отцу приятно слышать такой лестный отзыв о сыне. Но продолжал он ещё серьёзнее:

— Наша мать всё со мной воюет, боится за него. Времена наступают опасные. Хорошо бы отправить мальчишек в аул. Белогвардейцы и с детьми шутить не станут.

— Верно, я и сам этого хочу. Нужно отправить их в наш аул. Не отправить, а отвести.

— Самому не терпится там побывать? — спросил Ванюшкин отец. — Повременить надо…

— Нет, я не о себе. Фёдора бы с ними послать. Пусть отдохнёт немного, плохо ему. Там и друг есть, Хамид, примет. А дорогу я объясню.