Владимир Кобликов - Топорок и его друзья

Екатерине Степановне не терпелось узнать, что присоветовал мужу Селиванов, но спросить его об этом не могла: за столом сидел Федя. Сидел, как всегда, молча, насупившись.

К концу обеда, когда пили уже грушевый взвар, Семен Васильевич, будто ненароком, объявил:

— Сегодня поедем в лес.

— В лес? Зачем? — удивилась Екатерина Степановна.

Федя лениво потягивал кисловато-сладкий, остуженный в погребе взвар и оставался безучастным к сообщению Храмова.

— Видишь ли, — нарочито громко ответил жене Семен Васильевич, — правление решило памятную доску поставить на том месте, где нашла ты умирающего героя Илью Тимофеевича Топоркова.

Федя поперхнулся взваром. Храмов сделал вид, что не заметил этого, и продолжил:

— Для этого и надо в лес ехать. Мы должны точно-преточно место указать.

Екатерина Степановна, все еще не понимая, ради чего затеяна поездка в лес, искренне возмутилась:

— Чего ж его указывать-то? Там ведь давным-давно столбочек врыт.

Храмов осадил жену укоряющим взглядом.

— Сказано тебе, точно-преточно место надо указать. Непонятливая ты!

— Ладно, не ворчи. Когда ехать надо?

— Сразу после обеда Петр Петрович и заедет за нами.

— А мне с вами можно? — робко спросил Топорок.

— Чего тебе, внучек? — Семен Васильевич прикинулся, что не расслышал просьбы.

— Возьмите, пожалуйста, меня с собою. — Федя умоляюще посмотрел на Храмовых.

— Поедем, коли хочешь.

Топорок сразу же заметил в машине на заднем сиденье Ларису, но ему сейчас было совершенно все равно, с кем он будет сидеть. Главное, что он скоро увидит то место, куда приполз истекающий кровью папка. Топорок уже не раз старался представить это место. И всякий раз воображение рисовало лесной участок, изрытый снарядами. Кругом окопы, воронки, колючая проволока. Перед глазами вставали картины, которые Феде доводилось видеть в кино, на фотографиях, в книжках...

Проселочная дорога, по которой они ехали, была заглохшей и чуть угадывалась в густой траве. Над дорогой порхали бабочки. Они чутко отлетали от автомобиля, но мухи, жучки, слепни то и дело разбивались о лобовое стекло. Пахло теплыми цветами и медом. В эти запахи врывалась горьковатость листьев и густой аромат топленой смолы.

Глядя на дорогу, все притихли и ехали некоторое время, не разговаривая. Прервал молчание Храмов. Он вздохнул и задушевно так, но с грустью сказал:

— Благодать-то какая! — А потом обратился к Екатерине Степановне: — А помнишь, старая, какой эта дорожка была, когда Илью на своей колымаге везли?

— Как не помнить... Каждый шаг помню... О чем мечтала тогда, это лечь на дорогу и помереть. И легла, если бы не надо было спасать раненого. Откуда силы только брались?..

Обыкновенная тихая лесная дорога. Густой островок молодняка. Старая ель и полянка, залитая щедрым жарким солнцем, — вот что предстало перед глазами Топорка, когда он вышел из машины. Ни окопов, ни изрытой снарядами земли, ни колючей проволоки... Подле дороги, возле маленького бугорка, был врыт столбик. К нему-то и направились Храмовы и Селивановы. И Топорок пошел, осторожно ступая, будто боясь сделать больно земле.

— Вот здесь он и лежал, — сказала Екатерина Степановна. — Ногами к дороге, головой — к ельнику. Я сначала, значит, испугалась и пробежала мимо, а потом вернулась и подошла к нему с этой вот стороны. — Храмова отбежала от столбика и, словно старая актриса, припоминающая свою давнюю роль, стала показывать, как все когда-то было. Она быстро прошлась по дороге, затем остановилась и недоверчивыми пугливыми шагами стала возвращаться к столбику. И казалось всем, что не к столбику возвращалась она сейчас, а к человеку, который лежал возле дороги, уткнувшись лицом в землю.

Старая женщина опустилась на колени и сделала вид, что приподнимает раненого. И столько в это время было печали и ласки в ее взгляде, что Топорок словно увидел лежащего на земле отца с бескровно бледным лицом.

— После-то я Илюшеньку вот под эту елку перенесла и в деревню за стариком побежала.

Храмовы вновь со всеми подробностями пересказали историю спасения Ильи Тимофеевича.

Топорок представил себе, как Храмовы везут его отца на тележке в кромешной тьме, в ливень, сами изнуренные, полуживые, в рваной одежде и опорках. Сердце мальчика сжалось от жалости и благодарности. И Храмовы вдруг стали ему очень близкими, дорогими, родными. Захотелось обнять стариков и сказать им что-то ласковое, задушевно-доброе. Федя неожиданно для самого себя сказал:

— Спасибо вам.

— Спасибо? За что благодаришь, Феденька? — удивилась Екатерина Степановна. А все внимательно посмотрели на него.

— За то, что спасли моего папу, — еле слышно ответил Федя и низко опустил голову.

— Господь с тобою. Разве за это благодарят?

Петр Петрович предложил поехать посмотреть травы на Колышовском лугу. Надо было решать, не пора ли начинать косьбу. Лучших советчиков, чем Храмовы, председателю не найти.

— Можно мне здесь остаться? — попросил Топорок.

— Оставайся, — разрешил Селиванов. — Минут через двадцать мы вернемся и поедем домой, так что далеко никуда не уходи... Может, и ты, Лариса, здесь побудешь?

— Хорошо, — согласилась Лариса.

Топорка вовсе не обрадовала Ларисина солидарность. Хотелось побыть одному, чтобы обследовать каждый кустик, каждую травинку. Федя даже собирался полежать на том месте, где когда-то лежал его отец. И Лариса будто почувствовала настроение Топорка, пошла по тропке в овражек, где протекал ручей.

Топорок встал на четвереньки и начал ощупывать землю возле бугорка. Земля как земля. Никаких следов. Да и какие же могут быть следы, когда прошло столько лет! Федя грустно усмехнулся и пошел к елке, под которую перенесла Илью Тимофеевича Екатерина Степановна. Топорок лег под елью и смотрел на вислые ветви с поседевшей от времени корой. Глядя на косматые замшелые лапы над головою, Федя вдруг подумал: а куда же девался кустарник, о котором говорила Екатерина Степановна? Топорок встал и огляделся. Нет никакого кустарника. Может, Екатерина Степановна что-нибудь напутала? Федя задумался, а потом стукнул себя ладонью по лбу и сам себе сказал: «Глупый же ты, Топорок! Кустики-то давно уже выросли. Вот тот подлесок за елью и был когда-то кустарником».

Топорку захотелось зайти в непролазную чащу. Согнувшись в три погибели, он стал продираться сквозь перепутанную хвою. Сучья и ветви кололись, царапались, засохшие иголки сыпались за шиворот. Но Топорок упрямо пробирался вперед, к небольшой «плешинке», где почему-то не было деревьев. Заторопившись, споткнулся о корень и упал ничком. Но что это?!

Перед самым его носом из земли, усыпанной сухими сосновыми иголками, торчал кусочек ржавого металла. Топорок привстал на колени и осторожно разгреб землю возле торчащего металлического кусочка. Рукоятка пистолета! Он потянул, что есть сил, но почва была здесь песчаная, легкая. Топорок потерял равновесие и упал, но тут же вскочил на ноги, крепко держа пистолет обеими руками. Вот это находка! И пусть ржавчина и время заметно испортили вороненую красоту металла, но все равно это был целехонький боевой пистолет.