Сергей Никитин - Большой путь

— Вот так, — твердо начала Фаина Петровна, — договоримся…

И мама вдруг почувствовала, что эта высокая, просто и аккуратно одетая женщина с сединой на висках, с большими строгими глазами знает Таню лучше, чем она, что ее нужно слушать, нужно верить ей.

Они договорились, что у Тани будет строгий режим дня, что, несмотря на свои «исключительные способности», она каждый день будет работать над уроками, будет помогать маме по хозяйству.

Относительно уроков мама опять пыталась осторожно возразить: «не утомится ли Таня?»

Но Фаина Петровна сказала маме то, что она, должно быть, каждый день повторяла маленьким школьницам:

— Надо приучаться к труду. Память ослабеет, а привычка к труду останется навсегда.

И прибавила совсем уже просто, без нравоучительного тона:

— Так-то, мамаша.

Уходя, она попросила:

— Скажите Тане, что я зайду через несколько дней проверить ее.

Таня очень охотно составила для себя распорядок дня, прикрепила его кнопкой над столом. Папа внимательно прочитал и сказал:

— Хм, удивительно!

А за обедом поддразнивал:

— Посмотрим, посмотрим. Назначаю за выполнение распорядка премию, но думаю, что мне не придется разориться.

Таня старалась не за премию. Честно говоря, распорядок выполнять было очень нелегко, — зато дневник так и запестрел пятерками с веселыми хвостиками, какие умела выводить только Фаина Петровна. Таня с нетерпением ждала ее посещения. После можно бы не так уж строго придерживаться распорядка… Но Фаина Петровна не приходила. Прошла неделя, другая, месяц. Каждый день после уроков Таня, задерживаясь у двери, вопросительно глядела на учительницу: когда же? Фаина Петровна молчала и не приходила…

…Наконец, однажды открыв на звонок дверь, Таня увидела на пороге Фаину Петровну. Гордая, повела Таня ее в свою комнату. Дома никого не было. Таня, смутившись, предложила на правах хозяйки чаю и хотела уже бежать на кухню, но Фаина Петровна удержала ее.

— Нет-нет, — сказала она, — мне некогда. В другой раз… Между прочим, в комнате у тебя образцовый порядок. Я обязательно пришлю девочек поучиться у тебя поддерживать его. Кстати расскажешь им, как ты выполняешь распорядок дня. До свидания.

И девочки, действительно, приходили к Тане. А потом, когда они как-то незаметно прекратили свои посещения, Таня уже не могла начать день не с гимнастики, не могла не сесть с четырех до семи за уроки, не помогать маме, не прибрать свою комнату. Это, наверно, и была та хорошая привычка, которую Фаина Петровна называла «привычкой к труду».

В конце июня прочно установилась сухая, знойная погода; лишь изредка налетали по-летнему короткие и стремительные грозы. Одна такая гроза застала пионерский отряд в походе.

Ночевали в палатках на берегу реки. Под парусиной нудно звенели комары, кусали лицо, шею, руки. Василек долго отмахивался во сне, наконец проснулся. Покрутил головой, стряхивая тяжелую дрему, осторожно перелез через спящего Сережку и выполз из палатки.

Заря чуть-чуть тронула восток бледной краснотой. Роса намочила песок, матовой поволокой легла на листья, на траву.

От утреннего холодка пробирал озноб. Василек спустился к реке, засучил штаны, сбросил рубашку и холодной, покалывающей тело, водой умылся до пояса, с остервенением приговаривая при этом: «Хар-р-ра-шшо!»

Восток краснел, точно бледно-голубой свод неба наливался чем-то алым. Наконец, брызнуло первое золото. Все вокруг сразу ожило. Вспыхнули росинки, запутавшиеся в низкорослой траве и присевшие на узких листьях прибрежных ив; серая пичужка с кривым клювом, очень смелая и любопытная, присела на ветку рукой достать! — и пискнула: «Чуть свет, чуть свет»; прояснела гладь реки, словно пыльное зеркало протерли мокрой тряпкой; скрипнул коростель-дергач в кустах, но тотчас осекся, должно быть, вспугнутый кем-то…

И точно — напролом через кусты вышел человек в измятом выгоревшем пиджаке, в бурых сапогах. Он был мокрый от росы — утирал широкое молодое лицо синим платком. Василек узнал в человеке бригадира косцов, который вчера указывал пионерам дорогу к реке. Покосный стан располагался неподалеку: вечером в безветренном воздухе, ребята слышали голоса и прерывистые всхлипы гармони.

— Вот вы где! — сказал бригадир, присаживаясь на берегу. — Буди старшего.

— Это зачем? — насторожился Василек. Вчера он, дружок Сережка и еще несколько ребят по пути валялись в копнах. Не пришел ли бригадир жаловаться, заметив разворошенное сено?

— Вона, — сказал сквозь зубы бригадир, слюнявя самокрутку, и кивнул назад, на кусты.

Василек посмотрел туда, но не увидал ничего такого, из-за чего нужно было бы будить вожатого. Он подозрительно взглянул на бригадира. Так и есть, — ведь копны-то за кустами!

— Гроза будет, — сказал бригадир и опять кивнул на кусты.

И только тогда Василек заметил, что с той стороны, поднимаясь из глубины темного леса, стеной вставшего на горизонте, идет синяя с фиолетовым отливом туча.

— Буди старшего-то, — повторил бригадир. — Поможете нам сено сгрести.

Через четверть часа, скатав палатки, пионеры выстроились в линейку, и вожатый Лева держал к ним речь. Вожатого полагалось звать Львом Марковичем, но он был такой молодой, с таким юным румянцем на смуглых щеках, с таким живым блеском в темных глазах, что язык не поворачивался назвать его по имени и отчеству. Все звали его просто — Лева.

— И чего это Лева нас агитирует? — шепнул Василек Сережке. — И так все понятно. Идем помогать колхозу — дело ясное.

— Точно, — согласился Сережка.

Потом Лева сказал, что слово предоставляется бригадиру товарищу Лукину.

Бригадир неожиданно смутился и тихо произнес:

— Какое же слово? Спасибо, конечно, скажем, накормим…

— Мы и так, — крикнул Василек.

И Лева солидным баском тоже сказал:

— Об этом не беспокойтесь, товарищ Лукин. Мы снабжены хорошо.

— Оно — конечно… — опять смутился бригадир. С вашей помощью мы сено уберем до дождя. Глядишь, сушить не придется и обгоним, значит, бригаду Ермолова… Мы с ней соревнуемся. Вот все слово…

И он с надеждой посмотрел на Леву.

— Пошли, — объявил Лева.

Когда, смешав строй, пробирались через кусты, Василек толкнул локтем Сережку.

— Ты чего, Васек-Василек, толкаешься! — обиделся тот.

— Послушай-ка, — сказал Василек. — А как же другая-то бригада? Еремина, что ли?

— Ермолова…

— Ну — Ермолова. Как же она-то?