Бела Балаш - Генрих Кламм

— Это неправда! Мы не приклеивали эту записку. Мы настоящие пимфы. Вот тут под хворостом спрятана наша форма.

— Где?

— Здесь! — крикнул Эвальд. — Вы сейчас увидите. И я скажу моему отцу, как вы грубо обошлись с нами.

Он торопливо стал раскидывать ветки. А шуцман думал: «Может быть, его отец и в самом деле капитан. Тогда мне не сдобровать за мою грубость».

— Отец сообщит вашему начальнику, что вы нас били! — вопил Эвальд, разбрасывая ветки.

— Я вас не бил, — пробормотал вполголоса шуцман.

— Где же наша форма? — испуганно прошептал один из пимфов. Однако шуцман услышал его шопот.

— Где же форма? — спросил он уже громче.

— Сейчас увидите! — воскликнул Эвальд. — Вот башмаки и чулки. Видите?

— Ну, а где форма? — спросил шуцман еще громче.

— Сейчас увидите! — сказал Эвальд уже тише, ощупывая руками голую землю.

— Где же она? — спросил шуцман уже громко.

— Вот сейчас… — уже совсем тихо сказал Эвальд. — Она же была тут!.. Вот тут она должна быть! — И… хлоп! Он угодил во что-то мокрое. Когда он вытащил руку, она была зеленой до локтя, и краска капала на его голые ноги.

— Ах вы, негодники! — снова заорал шуцман. — Обманывать полицию? — И он снова схватил Эвальда за ухо.

— Но ведь наша форма была здесь, господин шуцман! — И все трое сделали последнюю отчаянную попытку найти под ветками свою одежду. При этом все трое угодили в ведерко с краской и вдобавок еще и опрокинули его.

— Нашу форму украли! — заревели они, вытирая глаза зелеными руками. Толстые красные щеки Эвальда стали наполовину зелеными. Мальчики выглядели смешнее, чем клоуны в цирке.

— Где вы живете? — спросил шуцман.

Эвальд плача сказал адрес.

— Марш! — скомандовал шуцман. — Посмотрим, правда ли это. А потом будем разговаривать!

Шуцман сложил записку и сунул ее в свою толстую записную книжку.

— Мы наденем чулки и башмаки. Мы не привыкли ходить босиком! — взмолился Эвальд.

— Очень хорошо! Ступайте босиком. По крайней мере, не удерете! Марш!

И вот трое мокрых пимфов, взяв в руки башмаки и чулки, плача зашагали впереди шуцмана. Они перепрыгивали через острые камешки, сучья и корни. Вместе со слезами по лицу текла зеленая масляная краска, она сползала на шею и грудь.

Когда они вышли на шоссе, пешеходы останавливались и смеялись над ними. Дети с визгом и хохотом бежали сзади. Собаки с лаем кидались на них. В город вошла уже настоящая процессия! Люди выглядывали из окон, чтобы поглазеть на эту комедию.

Когда они подошли к дому, шуцман так грубо втолкнул их в ворота, что они кубарем влетели во двор.

Каким криком и хохотом их встретили! Двор был переполнен. Это устроили Лотар и Фриц со своими друзьями. Они сказали всем ребятам, что ровно в шесть часов начнется игра в прятки. И когда трое пимфов в сопровождении шуцмана вошли во двор, все ребята завыли от восторга, они просто давились от смеха. Даже маленький Генрих стоял, играя своим стеклянным шариком, и громко смеялся, а Вольфи лаял от удовольствия.

— Это же Эвальд! — крикнул вдруг Фриц Лампе, словно только теперь узнал его.

— Эвальд фон Панвитц! — закричали все. — Ха-ха-ха! — безудержно хохотала детвора.

Но когда шуцман услышал это имя, он испугался. «Значит, эти пареньки все-таки не соврали», подумал он. И в то время, как зеленые пимфы, сгорая от стыда и ярости, пробивались сквозь толпу ребят, шуцман, сделав вид, будто позабыл что-то на улице, повернулся и исчез.

Наверху, в большой квартире капитана фон Панвитц, уже собрались гости. В столовой был накрыт стол на двадцать человек. На столе среди фруктов, тортов, шоколада стояла ваза с огромным букетом цветов. Когда все уселись за стол, г-жа Панвитц сказала громким голосом:

— Господа, мы начинаем наше торжество. Эвальд, войди!

Все посмотрели на дверь. Было условлено, что Эвальд будет ждать в соседней комнате, пока его позовут. Затем он откроет дверь, войдет, отдаст военный салют и прочтет стихотворение. Фрау фон Панвитц, правда, полчаса тому назад всюду искала своего сына и не нашла его. Но она не сомневалась в том, что Эвальд точно в назначенное время будет стоять за дверью, как ему было приказано. Итак, все смотрели на дверь. Но она не отворилась.

— Эвальд, войди! — загремела еще громче фрау фон Панвитц.

Дверь оставалась закрытой.

Минна, кухарка, стояла около граммофона. Ей было приказано завести граммофон, как только Эвальд кончит читать стихотворение. Наконец дверь нерешительно отворилась.

И тут раздался страшный крик фрау фон Панвитц.

— Э-э-эвальд!

Она вскочила. От толчка опрокинулась большая ваза с цветами, из нее полилась вода. Все гости повскакали с мест, чтобы вода не залила их дорогих платьев. От этого опрокинулось несколько чашек с кофе.

— Э-э-эвальд! — воскликнул и капитан фон Панвитц. Все смотрели на дверь и хохотали.

Что же произошло?

В дверях, которые нерешительно открылись, стоял Эвальд в трусах, сверху донизу вымазанный зеленой краской, и ревел. Он был похож на зеленого попугая.

Фрау Панвитц бросилась к Эвальду и залепила ему такую оплеуху, что ее можно было услышать на улице.

Минна с перепугу пустила граммофон, и раздался фашистский гимн.

В эту минуту отворилась другая дверь, и дворник принес какой-то сверток. Чужой незнакомый мальчик передал его для Эвальда Панвитц. В свертке оказалась форма Эвальда. К блузе булавкой была приколота записка с подписью «Ротфронт».

Когда Генрих вернулся вечером домой, дверь оказалась запертой. Мать ушла на поденную работу. Генрих достал из-под половика ключ. Это было условленное место.

Он вошел в темную комнату, и ему стало страшно. Он и прежде оставался частенько один дома и никогда не боялся. Но теперь, когда нет отца… а вдруг и мать больше не вернется?

Все-таки Генрих не зажег огня. Надо экономить. С улицы проникало достаточно света. Он сел с Вольфи на скамейку. Снизу доносились звонки трамваев и гудки автомобилей. По темным стенам комнаты пробегали пятна света и тени. Генрих обнял Вольфи за шею.

«Какой чудесный день, — подумал он. — Сколько событий… Какую чудную шутку придумали его новые друзья. Эти пимфы в трусах, вымазанные зеленой краской. Как было смешно, когда они влетели во двор».

Генрих даже рассмеялся…

Вдруг он замолк. Сердце его забилось сильнее. Он забыл самое важное — слова Лотара: «Многие уже бежали из тюрьмы, отец тоже убежит».

«Когда-нибудь, поздно ночью, он тихонько постучит в дверь, — думал Генрих. — А вдруг никто не услышит? Нет, нет, у Вольфи такой тонкий слух, он услышит, даже если мы будем спать, и разбудит нас».