Алексей Логунов - Колосок с Куликова поля

Мы так увлеклись, что даже опоздали на завтрак, за что получили выговор от матери. Но она еще не знала, что мы уже заразились «грибной лихорадкой».

Как и все начинающие грибники, я мечтал о своей заветной поляне, где грибы, как говорится, хоть косой коси, и все свежие, отборные, прямо-таки невиданные. Поляна эта виделась мне в неясных и туманных снах, сердце трепетало от восторга, и я просыпался еще до восхода солнца. Удивительнее всего, что Маша тоже просыпалась сама, хотя дома она обычно любит понежиться в постели.

Наскоро сполоснув холодной водой лицо и прихватив посохи, мы отправлялись в лес. И где-нибудь в березнячке, услышав хрипловатый бас репродуктора, который приглашал отдыхающих на утреннюю зарядку, мы переглядывались и снисходительно улыбались. Нет лучше зарядки, чем собирать грибы! Тут тебе и бесконечные наклоны вперед, и приседания, и крутые повороты туловища, и взмах руками, и даже бег трусцой. А когда приустанешь, сядешь на пенек или копешку сена, которые в изобилии расставлены по лесным полянам. От сена, немного влажного от утренней росы, идет густой аромат разнотравья. В народе говорят, что таким сеном «хоть чай заваривай».

Но что там виднеется впереди? Кажется, молодой ельник? Заглянем и туда, подышим хвойным духом. Разлапистые елочки и молодые лиственницы растут здесь вперемежку, ровными рядами. Я заглянул под одну из них, привычно раздвинул посохом траву: оттуда на меня, словно золотые фонарики, весело поглядывали четыре или пять незнакомых, но симпатичных грибов. «Золотые фонарики» светились и под соседней елочкой, и еще дальше. Один оказался прямо у носка моего ботинка — удивительно, как я его не раздавил. Целлофановый мешок, вместительностью с хорошее ведро, становился все тяжелее. Вот она, заветная поляна!

— А вдруг это какие-нибудь поганки? — предположила Маша.

Нет, не может быть, чтобы в таком количестве, — раздумывая, отвечал я. — Среди людей тоже встречаются поганки, но изредка. Так и у грибов, наверное…

— Маслята это, сынок. Самые обыкновенные маслята.

Я оглянулся. Рядом стоял неизвестно когда подошедший старичок. В плоской корзине из ивовых прутьев, которая висела у него на широком ремне через плечо, тоже были маслята.

— Спасибо, дедушка!

Утро было серенькое, с неба время от времени сеялся мелкий дождик, мы вымокли, лазая по кустам, но настроение было отличное. Навстречу нам, с турбазы, грибники шли уже целыми партиями. И все удивлялись:

— Смотрите, где-то уже маслят набрали… Молодцы, видать, настоящие грибники!

Я в ответ только улыбался. И не хотел, но улыбался. Ощущение было, как в детстве, когда тебя за что-нибудь погладят по голове. Покосился на Машу — она тоже улыбалась.

Лес еще не раз радовал нас своими неожиданными подарками.

Перед отъездом домой мы постояли немного возле березки, под которой нашли свой первый гриб, помолчали и прислонили к ней своих неизменных спутников в дальних и ближних походах по лесным дорогам — два ореховых посоха. Может, они еще кому-нибудь послужат.

Странная выдалась в этом году зима! То мороз такой, что перехватывает дыхание, то дождь по стеклам барабанит. А первый снег? Повалил прямо с утра на мерзлую землю: густой-густой, в двух шагах ничего не видно. А к обеду растаял. Но все-таки часа три он лежал, радовал людей. Земля была нарядная, светлая.

Ребятишки у нас во дворе взялись лепить снеговика. Пыхтят, возятся, где помогают друг другу, где мешают. Кто лопатками носит снег, кто прямо горстями. Когда во дворе ни одной снежинки не осталось, они к соседнему дому отправились. Но все-таки слепили. Хоть и небольшой вышел снеговичок, но все у него было честь по чести: и нос из морковки, и черные глаза-угольки, и лохматые волосы из веток. А самый маленький мальчик, Карапуз, (снеговик был как раз с него ростом) прикрепил ему на грудь желтый березовый лист.

— Это что, медаль? — спросила Маша.

— Нет, сердечко… — тихо отвечал Карапуз.

Ребята засмеялись.

— Разве сердце бывает сверху?

— Оно внутри!

— Неграмотный ты, Карапуз! Это потому, что еще в школу не ходишь, — наставительно сказал Санька, который сам уже ходил в первый класс.

Карапуз, казалось, был озабочен. А потом тоже засмеялся.

— Но зато оно бьется, смотрите! Как у живого!

Желтый березовый лист действительно чуть шевелился на ветру, но ребят он уже не интересовал. Они взялись придумывать снеговику имя. Одни предлагали одно, другие — другое, но такое, чтобы понравилось всем, никак не придумывалось. Поднялся шум, галдеж, возня, как среди воробьев во время оттепели. А солнце меж тем пригревало все сильней, с юга потянуло влажным ветром, снег быстро таял.

— Ну и уродца вы слепили, — сказал проходивший мимо пятиклассник Воронов. — Настоящий Квазимодо!

Оглянулись ребятишки на своего снеговика — действительно, уродец. Кособокий, весь какой-то серый, на морковке-носу повисла большая грязная капля. А ведь лепили его из чистого, ослепительно белого снега! И стало ребятам стыдно за самих себя, за то, что они такими неумехами оказались. Притихли все, не знают, что делать. Выручил рассудительный Санька.

— Сами сделали, сами и сломаем! — запустил он в снеговика пустой консервной банкой.

— Сами и сломаем, сами и сломаем! — нараспев подхватили остальные, и в снеговика полетели камни, щепки, кто-то дал ему пинка, кто-то выдернул нос-морковку. Через минуту от него остались только грязные ошметки снега. Но и они скоро растаяли. Лишь желтый березовый лист, прилипший к мокрому асфальту, долго вздрагивал на ветру.

Тихо стало у нас во дворе, как на похоронах. Играть ребятишкам почему-то уже не хотелось, и все разошлись по домам. Но дома тоже не сиделось, и вскоре они снова собрались во дворе.

— А ведь зря мы снеговика сломали, — сказал Санька.

— Да… Лохматенький был такой, симпатичный, — добавила Маша.

— Совсем как живой, — вздохнул Карапуз, шмыгнул носом и разревелся.

— Это Воронов виноват! — негодовал Санька. — Он его уродцем назвал и квазимодой каким-то.

— Не плачь, Карапуз, — успокаивала Маша товарища, — завтра снег снова выпадет, и мы слепим другого снеговика, еще лучше.