Екатерина Мурашова - Дверь, открытая всегда

Овчарка нерешительно походит к катающимся по грязи мальчишкам, приглядывается и, тихо рыча, тянет за куртку хозяина – Сережку. Сережка отмахивается от собаки, черноволосый тут же воспользовался этим, вырвался, вскочил.

Сережка тоже вскакивает, утирает горстью разбитый нос.

– Ну что, черный, получил? Будешь еще следить?

Черноволосый облизывает распухающие губы, говорит упрямо:

– Все равно буду ходить. Не следить. Так.

Сережка раздувает ноздри, он готов снова кинуться в драку, но Анка берет его за рукав:

– Пойдем отсюда. – На черноволосого она почему-то старается не смотреть. И вообще ей как-то странно. Анка ежится, поднимает воротник куртки, потом надевает капюшон. Теплее не становится. Холод и странное неудобство идут откуда-то изнутри.

Сережка и Анка идут прочь. Собаки внимательно обнюхивают неподвижно стоящего черноволосого и бегут следом.

– Придурок какой-то, да?! – возмущенно восклицает Сережка.

Анка не слушает его, оборачивается.

– Как тебя зовут? – тихо спрашивает она. Черноволосый мальчик читает вопрос по губам.

– Тахир, – так же тихо отвечает он.

Несколько секунд мальчик и девочка смотрят друг другу в глаза, потом Анка отводит взгляд и уходит уже окончательно.

Темно. Потом луч фонарика шарит по стенам с выкрошившейся кирпичной кладкой и клочьями паутины. Следом зажигается свеча, ее огонек трепещет от сквозняка, освещает голову мужчины в низко надвинутой на глаза шапке, небритое лицо с острым, похожим на клюв носом. Лицо, скорее всего, обыкновенное, но в антураже подземелья оно кажется зловещим.

– Гляди, Птица, здесь живет кто-то, что ли? – слышится голос из темноты. – Вон тряпки какие-то, чайник…

– Да нет, – отвечает тот, кого назвали Птицей. – Кому здесь жить? Бомжам не пролезть. Ты ж видел, нам не только доски рвать, лаз пришлось расширять. Ребятишки, наверное, играли когда-то, от них осталось. Родителям не нравилось, потому и заколотили.

– А чего здесь раньше-то было?

– Да кто его знает? Может, бомбоубежище, может, вентиляция, может, запасной выход откуда. Мало ли всего при Советах строили…

– Так, думаешь, надежно здесь?

– Нормально. Нам же всего дня три прокантоваться. Потом от покупателя человек подгребет. А уж денежки-то мы понадежней спрячем. В банк.

– Да ну их, банки-то! Они ж горят, как спички. Капусту лучше при себе держать. Или уж в надежном схороне.

– А кто тебе говорит про наши банки? Дураков нет! Швейцария, брат!

– Слушай, а что, эта хреновина и вправду столько деньжищ стоит? Не верится как-то. Невидная она из себя-то. И камни тусклые, и зеленая вся. Может, тут кидалово какое?

– Никакого кидалова. Во-первых, ее, конечно, почистить надо. А во-вторых, главная ее ценность для понимающих людей не в золоте и не в камнях, а в историческом контексте…

– В чем, в чем?… Да ну тебя, Птица, говоришь иногда прямо как фрайер какой. Да мне и наплевать! Лишь бы капусту отвалили как обещались, а потом пусть эту хреновину хоть с кашей едят, хоть молятся на нее…

– Ну ладно, философствовать потом начнем, когда чековая книжка в кармане будет, а денежки – в банке. Вот, смотри, я тут нишу подходящую нашел – тепло, сухо, и вот этой доской припереть можно. Давай ее сюда…

Напарник Птицы склоняется над клетчатой полиэтиленовой сумкой, в которой рыночные торговцы переносят товар, в этот момент в темном углу помещения слышится шорох, и что-то небольшое глухо падает на пол.

– Птица, ты слышал?

– Кошка? Крыса? – неуверенно спрашивает Птица.

Его напарник, не отвечая, оставляет сумку и решительно направляется в угол. Там снова что-то шуршит, шевелится, сыплется на землю мусор и старый картон. Мужчина бросается вперед, начинается молчаливая возня, некоторое время ничего не видно от взлетевшей пыли, потом слышны ругательства, мужчина за шиворот выволакивает из угла засыпанного грязью и мелом мальчишку, в котором только по длинной куртке можно опознать Шпендика.

– Вот… – растерянно говорит мужчина. – Сидел там…

– И все слышал… – подытоживает Птица.

Птица с напарником молча переглядываются, потом оба отводят взгляд. Птица закуривает, видно, что руки у него дрожат. Второй мужчина придерживает одной рукой Шпендика, второй – расстегивает ремень, достает его из брюк и довольно сноровисто связывает Шпендику руки. Потом оттаскивает мальчишку в угол, толкает на кипу старого картона, грозит ему кулаком и манит Птицу в противоположную сторону, подальше от света свечи. Мужчины разговаривают шепотом, но акустика подземелья такова, что Шпень слышит почти каждое слово.

– И чего теперь? Линять надо, быстро! – говорит напарник. – Только куда? Договор же был – здесь, а связи с ними… Есть у тебя связь, Птица?

– Нету. Да и зачем? Если какие накладки, так сделка, скорей всего, и вовсе сорвется. Хоронятся они. Трусят. Все они, заграничные, такие – чуть что, сразу в штаны наложат и бежать. Но не в этом даже дело. Он же слышал все. И видел нас. В любой момент может кому хочешь заложить.

– Да кому ему закладывать! Он же беспризорник, видно. Он же не знает, об чем речь.

– Найдутся такие, которые знают. Спросят, он ответит. Шоколадку купят, денег дадут. А там уж нас вычислить, дело техники… Фотографии покажут… Выхода нет, кончать его надо. Прямо сейчас…

– Да ты что?! Это ж пацан, ребенок! Я на мокрое не пойду! Давай его здесь подержим, пока не кончится все.

– А если он сбежит? Нам же выходить надо, на связь и другое… Нет, не пойдет. Думаешь, мне самому это нравится?… Ну хочешь, наплюем на деньги и все, вернем чашку музейным крысам? Хочешь? Если ты такой гуманист… Только как бы нас потом самих не замочили, эти, которых мы кинем… Они же, сам понимаешь, тоже на этот вояж потратились и вообще… Ну как? По рукам?

– Не, так я тоже не согласен…

– Ну так давай, решайся скорее. И так уже нервы на пределе. Кто из нас зону топтал – я или ты?

В этот момент Шпень бросает через весь подвал свернутый ремень, от которого ему каким-то чудом удалось освободиться. Мужчины заворожено смотрят в ту сторону, а мальчишка бросается в противоположную, выскакивает за дверь, змеей проползает в узкий лаз, бежит по ступенькам наверх и вылетает наружу где-то на задворках рынка. Привычно бросается в людскую толчею. Птица и его напарник, громко топая и размахивая клеенчатой сумкой, бегут за ним.

Шпень бросается к молодому милиционеру.

– Дяденька милиционер! Помогите! Они меня сейчас убьют!

Милиционер быстрым взглядом оценивает ситуацию, видит бегущих мужиков с клетчатой «торговой» сумкой, злорадно ухмыляется:

– Предупреждал я тебя, пацан! Не воруй! Вот сейчас они тебе и накостыляют. А я в другую сторону смотреть буду.

– Дяденька, они из музея это… штуку украли! Она у них в сумке! Арестуйте их!