Денис Белохвостов - Осень будет

Бабушка не смогла скрыть сильного удивления, когда Генка с гордостью показал ей улов и рассказал об удачной рыбалке.

— А я уж думала сначала — ты ее в магазине купил, — пробормотала она.

— Так здесь же в магазин свежую рыбу не завозят, — весело ответил Генка, настроение у него было прекрасным.

— Тебе из нее суп сварить или пожарить? — осведомилась бабушка.

— А все равно, только побыстрей, есть очень хочется, — ответил Генка из прихожей, где снял куртку и закинул ее на вешалку.

— Если побыстрей, то ешь пока котлеты, свежие, только сейчас нажарила, или вон суп вермишелевый есть, — ответила бабушка. Генка меж тем быстро вымыл руки и сел за стол. Пока он уминал котлеты с картошкой, бабушка жарила рыбу.

Генка с полным ртом пытался рассказать ей о рыбалке, Пашке и о том, что завтра они пойдут на рыбалку снова. Ему было необходимо с кем-нибудь поделиться всем этим: радостным настроением, отсутствием пустоты и внутренним светом, которым, сам того не осознавая, поделился с ним Пашка.

Жареная рыба получилась отменно, золотистая ароматная корочка, а под ней белое мясо, вот только костей было многовато, но Генка все равно радовался: «Ведь рыба выловленная тобой всегда намного вкуснее той, что куплена в магазине», — размышлял он, уплетая вслед за первой рыбиной следующую.

Наевшись и сказав бабушке «Спасибо», причем не буднично-равнодушно, а с теплотой в голосе, Генка поднялся к себе в комнату. Он достал пневматическую винтовку, осмотрел, и затем вытащив из-под шкафа инструменты начал разбирать ее и чистить. Особо этого делать не требовалось, винтовка и так была в порядке. Но Генке хотелось, о ком-то заботиться, хотя бы о винтовке.

Протирая темную металлическую поверхность и капая масло в нехитрый поршневой механизм Генка представлял, что винтовка — живое существо и она наверно скоро станет его вещью, а еще он размышлял, что если она живая как и другие вещи, то о чем она думает, и ощущает ли пустоту или просто равнодушно наблюдает за всем происходящем вокруг. Генка все же не чувствовал винтовку до конца своей вещью, такой, как объяснил ему Пашка, в ней не ощущалось той теплоты и удобства, которое почувствовал Генка, взяв в руки Пашкин перочинный ножик. «Ничего, — сказал про себя Генка обращаясь к черному холодному стволу, и в душе улыбнувшись, — скоро это появиться и в тебе». Он понимал, что не сможет ходить в городе со своей «пневматичкой», как он ее называл. «Но разве это так важно? Главное чувствовать вещи». О вещах людей Генка тоже знал достаточно, но как-то не успел рассказать об этом Пашке.

Еще давно, в деревне Генка пару раз забирался на бабушкин чердак и разбирал, рассматривая старые вещи. Они были очень разные. Сонные, и как будто просившие не нарушать их покой, говорившие: «Мы отслужили свой век, и хотим только покоя и спокойствия, до того часа пока нас не выбросят совсем или мы не развалимся сами». Или наоборот, те которые хотелось еще использовать, которые говорили: «Возьми меня, я еще могу пригодиться и послужить, а то здесь среди чердачной пыли такая скука»; были и обиженные вещи, которые воспринимали ссылку на чердак не как отдых, а как незаслуженное наказание. Они уже не хотели служить людям, эти говорили: «Мы могли бы еще поработать, но люди забросили нас сюда и забыли, а когда-то мы их выручали и они нас любили». Заснувшие вещи Генка не трогал, считая, что их право на покой он не может нарушать. Генка взял только серп и старую керосиновую лампу. Серп выглядел совсем новым, но видимо не нашел применения в хозяйстве и был заброшен на чердак, а ему хотелось работать, жать колосья, чувствовать руки крестьян, которых он никогда не знал. Генка оттер его от ржавчины, успевшей появиться местами на лезвии, смазал растительным маслом, первым которое подвернулось под руку и вышел в огород рубить лопухи. Он представлял себя не жнецом, а лихим кавалеристом, рубившим врагов направо и налево. Серп не знал этого, но Генка тогда чувствовал, что и он рад, что есть работа и можно срубить этот ненужный сорняк. Покончив с лопухами и наигравшись Генка отнес серп назад на чердак. Тот нисколько не обиделся, а был очень даже благодарен Генке, и словно просил не забывать его и как-нибудь еще пойти повоевать с лопухами или с другой высокой травой.

Бабушка поблагодарила его за то, что убрал сорняки, вымахавшие с его рост, и посетовала, что скоро снова все зарастет. «Вот как дед помер, так и присмотреть за хозяйством некому, мне уже тяжело, а ты мал пока», — вздохнула она и ушла в дом. А с керосиновой лампой пришлось повозиться. Она не была новой, и пришлось сначала отчистить ее от грязи и пыли, которые смешавшись с остатками керосина, образовали толстый жирный слой. Но в тоже время такая масляная грязь не дала ржавчине, этой вечной спутнице металла, проесть тонкий жестяной корпус. Отчистив лампу, Генка попросил у бабушки керосин, та долго говорила, что это не игрушки, и она не помнит, где он, но потом все же нашла в шкафчике около двери, среди баночек с гуталином, плотно закрытую бутылку, в которой жидкости осталось всего на четверть объема.

Генка с трудом вытащил пробку, и тут же в нос ударил резкий запах. Неприятным Генке он не показался, но после заправки лампы руки пришлось мыть три раза.

Генка представлял себя Алладином, а лампу обязательно волшебной, впрочем ему было и просто интересно зажечь ее, ведь до этого он видел такие только в фильмах. Но лампа упорно сопротивлялась его попыткам ее зажечь. Она обиделась на людей и теперь не желала давать свет. Сначала, то и дело проваливался внутрь фитиль, потом чудом уцелевшее и нигде не отколотое за многие годы существования стекло, пыталось выскользнуть у него из рук. Но Генка не отступал, он снова почистил и перебрал керосинку. И вот наконец лампа зажглась. Видимо, под Генкиными заботливыми руками ее обида прошла, и лампа вновь решила вернуться из забытья и забвения. Она, конечно, не давала много света, как лампочка, но ее свет был каким-то живым. Генка, несмотря на протесты бабушки, решил оставить ее в доме, а не убирать на чердак. И лампа пригодилась, когда вечером отключили электричество, а время ложиться спать еще не наступило, Генка вместе с бабушкой сидел при свете старой керосиновой лампы. Бабушка вязала, постоянно поправляя очки, а Генка читал книжку про трех мушкетеров.

Было уютно и тепло. Но закончилось лето, а с ним и каникулы, за Генкой приехали родители, и несмотря на его просьбы взять лампу в голод, они отказались сделать это, сказав, чтобы он поставил ее туда откуда взял. Отец специально привез бабушке электрический фонарик с аккумулятором, и теперь необходимость в керосиновой лампе отпала. Генка стер навернувшиеся на глаза слезы, взял как показалось ему погрустневшую и предчувствующую недоброе лампу и залез на чердак. Там он аккуратно поставил ее на полку. Чувствуя за собой непонятную вину, он ласково погладил бок ламы, и та перестала обижаться. Она как бы попрощалась с ним, засыпая перед дорогой в никуда. А Генка еще прикоснулся к ручке серпа, тоже прощаясь. «До следующего лета», — оптимистично ответил серп. Или это придумал сам Генка, потому что ему так хотелось. Но следующего лета не наступило, он не поехал в деревню, а провел его в санатории с родителями. А приехав в город он быстро забыл о вещах, с которыми играл у бабушки.