Серафима Власова - Клады Хрусталь-горы

Шла она и на плотину глядела, а там кто по колено в воде стоял, кто сваи забивал, кто листвяные и смоляные брусья укладывал. Дошла она до места, с народом поравнялась, кто в ночь робил, поклонилась, как полагалось тогда, и сказала: «Бог в помощь!»

Кто-то ответил за всех:

— Спасибо, девица. Становись с нами в ряд да робь с нами в лад.

А один паренек пошутил:

— Рукавички надень, а лень на пень на весь день. Во как!

Отдала Федосья брату еду и мимо любимого Митрия своего прошла. В самый пролом на низине. Пошла она туда, куда нарядчик приказал. Поглядела Федосьюшка, а там между обломками по доскам вода тихо, тихо бежит, тоненьким слоечком течет, на солнышке искрится.

«Вот тебя бы, такую ласковую да тихую, как бы загородить, изловить, скопить твои силы — послужила бы делу нужному».

Так думала Федосья, глядя на воду. И не приметила, как невдалеке Митрий прошел с инструментом в руках.

Зато Митрий ее заметил. Подошел к ней. Как полагалось, за руку поздоровались, только Федосья прямехонько, не потупившись, как водилось тогда при разговоре с парнями, сказала:

— Правда, Митьша, что для устоев в плотине нужна голова? Верно ли, что в камзоле приезжал к управителю, говорил, аль ослышались люди?

Спросила девушка парня и сама на него так ясно поглядела.

— Слыхал я, что крепко-накрепко нужна голова, значит, ум человеческий требуется, а что девичья нужна голова, да еще в окладе — морок какой-то, — ответил Митрий любимой, а сам подумал про себя: «Для чего бы ей знать понадобилось про это?»

Федосья же ему опять свое:

— Коль надо, значит, и быть тому.

От таких слов у Митрия мурашки по спине пробежали. «К чему она такие слова говорит?» — опять подумалось парню, а Федосья уж его топор в руки взяла, кверху лезвием. Поглядела на него и сказала:

— Не сробеешь, поди. Кладу свою голову на дело. За народ честной. Слово я себе дала. Чтобы плотина скорее была излажена и завод пущен, а то либо ворог одолеет, либо весь люд заводский запорют. Так и так конец нашему заводскому люду. Лучше я одна на век в плотину голову свою положу, — все народу спасение.

Сказала и топор ему в руки подала. А он стоял — не шелохнулся. И все думал, думал, уж не мерещится ли ему все это. У воды-то всякое бывает.

Нет. Не померещилось ему все это, оттого что любимая ему опять говорит:

— Вот тебе мой плат самотканый, самопрядельный. Покрой им ты мою голову, как от тела она отделится, только косу не тронь, вместе с головой ты ее на дно положи и этим платком покрой. Косу же положи поперек реки…

Сказала так и косу свою подняла наперевес через плечо свое.

Стоял Митрий белешенек, сам не свой. А в голове одна дума билась: ведь надумал он уж сватов к плотинному посылать, а платок, что в руках держал, думал, как он будет с ее головы снимать, да ее косы по вечерам на зоре расплетать, а по утрам заплетать…

Подала Федосья ему косу в руки, а коса золотистая, будто снегом посыпанная. Аж дрожь от такого по спине и в руках у него пробежала.

Подала Федосья косу ему, а сама подумала: «Люб ты мне, Митрий. Жить бы нам с тобой, как и всем добрым людям. Только, видать, не то нам с тобой написано».

Думала она так, а у самой не одна слеза накатилась, на ресницах раздробилась в мелкие искорки, самоцветной радугой заискрилась в лучах солнца яркого.

Взял Митрий косу в руки свои шершавые и не может слово вымолвить. Все в нем затрепетало от боли душевной, заныло сердце от горя.

«Как бы ей обсказать, чтоб поняла: не рубить голову надо, а думать, как до дела дойти», — думал парень про себя, а слов не было.

Склонилась Федосья на колени, положила голову на сваи торец, затихла вся, а он стоял и в одной руке топор держал, а в другой у него ее коса колыхалась.

Стояли люди на пригорке и вдруг увидали, что в низине в проломе творилось. «Гляньте-ка, бабоньки, — кричала одна. — Топор и плат Федосья Митрию подала. Знать, в чем-то повинилась…»

Когда же в руке у Митрия сверкнул топор, ахнули все в голос. Закричали и кинулись вниз к Федосье и Митрию. Бежали люди и не приметили в страхах и перепугах, что не по голове топор блеснул, в сторону его Митрий кинул. Кинул и к Федосье головой припал… Так их и люди застали, когда подбежали. Глядят на обоих, а они, милые, словно белым платком покрыты, — белым-белы оба, без памяти лежат — голова в голову.

Митрий сам в себя пришел, а Федосью отходили. Как пришел в себя парень, подбежал к тому месту, где топор лежал, поднял его и со всего маху в речку бросил… А потом поклонился добрым людям и проговорил:

— Вот что, честный народ! Берегите вы мою невесту нареченную! А вы, тятенька и мамонька, наособицу. Вы же, мой будущий батюшка, простите за то, что не зайду к вам в дом мужем любимой моей Федосьюшки, покуль плотина наша не будет стоять крепко-накрепко. Пойду к управителю, поклонюсь ему в ноги, чтобы отпустил он меня по заводам походить, разузнать, своим умом дойти, как люди плотины ладят.

Поклонился всем он в пояс во второй раз и на прощание сказал:

— А тому супостату-бритоусу накажите, ежели опять на заводе будет, на Добрянке появится: не сносить ему головы, чтоб не смутьянил он народ и не мешался. А вы, мужички, готовьте камень, песку и брусья листвяные да сосны кондовые…

Долго ходил Митрий по заводам в родных горах, до всего своим умом доходил. И ведь, говорят, дошел.

Как воротился, так с отцом Федосьи плотину строил новую. По-другому все ладили. И по сей день стоит эта плотина, а ставень-гребень многопудовый только в те поры один Митрий мог поднимать, коли воду надо было спускать. И поныне эту махину на цепях поднимают, когда надобность бывает.

Ну, а когда все изладили да завод пошел и весной устояла плотина от весенних вод, так без малого всем заводом на свадьбе у Митрия с Федосьей все отгуляли. Вот и выходит, что страшное поверье о том, что при постройке плотин непременно головы человеческие ложились в плотину, — только старинная сказка была. Сами видите, что Федосью эта беда миновала, остался один сказ, да и его редко-редко где услышишь…

Давным-давно это было, еще при моем прадеде. Царица-то Екатерина тогда правила. Мой дедушка Митрий сказывал:

Здесь среди Уральских гор непроходимых, темных лесов впервые появились поселенцы на нашем озере Тургояк. Пригнали поселенцев из разных мест; кто говорил из-под Тулы, а кто уверял, что из степных краев люди были. Обжили эти места поселенцы. Полюбили Урал. Не зря старики говорили: «Где трудился — там второй раз родился».