Рудо Мориц - Его большой день

Последние слова она произнесла с каким-то особенным нажимом. Потом посмотрела на желтый свет керосиновой лампы и вздохнула:

— А старые вещи так быстро рвутся… Ну, а теперь отправляйся спать. Уже поздно.

— Но ведь еще совсем рано, мама, — не соглашался Йожо. Ему хотелось дождаться отца. Он все еще надеялся поговорить с ним.

— Иди, иди, — уговаривала мать.

Пришлось пойти. Он пожелал матери спокойной ночи и вышел.

Мать снова взялась за работу.

Но Йожо не уснул. Где там! Лежа в постели, он твердо и окончательно решил поговорить с отцом. Он скажет ему, что с радостью будет им помогать чем сможет. Ему хочется приносить пользу. Да, так будет лучше всего…

На кухне старые часы с маятником хрипло отбили десять ударов. Потом стало тихо. Йожо показалось, что тишина была очень долгой. Но вот певуче скрипнула кухонная дверь. И он услышал приглушенный голос отца:

— Сегодня за Буковинкой снова приземлились парашютисты. У них есть передатчик, и Никита связался с ними.

Голос, проникавший сквозь кухонную дверь, не был уже таким сердитым и резким, как во время ужина. Добрая весть привела отца в хорошее настроение. Йожо обрадовался.

Войдя в комнату, отец посмотрел на кровать, где лежал Йожо. Два больших глаза глядели на него.

— Не спишь? — спросил отец, стараясь говорить спокойно. Но в глазах, которые за ужином мрачно сверкали, чувствовалось волнение.

— Нет, папа, жду тебя, — поднялся мальчик на локте.

— Меня?

— Тебя, папа… Я… я больше так не могу.

— Ну выкладывай, в чем дело. — Отец притворялся, что не понимает.

Он подошел к кровати, облокотился на спинку в изголовье и пристально взглянул на сына. И тут Йожо рассказал ему о том, что узнал от Габриеля и что видел сам. Хорват слушал, кивал головой, и Йожо показалось, что он слегка улыбается.

— Ты наблюдателен, сынок, — сказал он, когда мальчик умолк. — И неглуп, чему я очень рад. Ты заметил, что вокруг все пришло в движение.

— Я очень прошу тебя, папа, расскажи, что происходит. Ты все знаешь: к тебе ходят люди, и на заводе об этом говорят, каждый день ты ходишь в «шестерку». Пожалуйста!..

У отца заблестели глаза.

И все-таки он не сразу решился.

— Я знал, что придет время и ты спросишь меня об этом. И только ждал, когда это случится. Ну что ж, не буду от тебя таиться, скоро начнутся удивительные события. И лучше будет, если ты узнаешь обо всем заранее. Возможно, — и отец подмигнул сыну, — нам понадобится и твоя помощь.

Отец на миг умолк и продолжал:

— Но ты должен пообещать…

— Обещаю, конечно, обещаю! — вырвалось у мальчика.

Хорват засмеялся:

— Поспешишь — людей насмешишь. Ведь ты даже не знаешь, чего я от тебя хочу.

Йожо покраснел до корней волос.

Отец продолжал:

— Ты должен пообещать, что о том, о чем ты сейчас узнаешь, будешь молчать как рыба…

— Обещаю, — с готовностью сказал Йожо, но голос у него дрожал. Он знал, что дает серьезное обещание, которое никогда не имеет права нарушить.

— Каждый день ты видишь на железной дороге воинские эшелоны немецких фашистов. И у нас их полно, да и в других местах не меньше. Налетели как саранча, как мор. Хотят весь мир подчинить. Сначала это им удавалось, они были вооружены до зубов, и у многих правительств коленки дрожали. Страны разваливались, как карточные домики…

— Я знаю, — прервал отца Йожо. — Польша, Франция…

— Вот-вот и другие: Бельгия, Голландия, Венгрия… И поскольку некоторое время все у них шло, как было задумано, они раздулись, как пузырь, и полезли на стену — выступили против Советской России. Дошли сначала до самой Волги, а теперь, как раки, пятятся назад. Клешни обломали…

— Знаешь, папа… — прервал Йожо отца.

— Что?

И мальчик рассказал, как Швец угрожал выдать немцам работницу с кирпичного завода. Отец внимательно выслушал его и ответил, вздохнув:

— Да, вот оно как. Нашлись и у нас такие… Но мы посчитаемся с ними, сынок! И поможем красноармейцам бить врага.

Йожо вспомнил, как они с Габо разозлили Швеца. Он тихо сказал:

— Их никто не любит.

— Все, что сейчас происходит, это подготовка к открытой борьбе. И парашюты, и наш революционный национальный комитет, который собирается во «Взрыве», и Никита Владимирович в «шестерке» у своего передатчика… — Хорват откашлялся и добавил: — Но мы, рабочие, хотим не только прогнать фашистов. Нам нужно больше — нужно взять власть в свои руки и построить справедливый мир. Ты, Йожо, может быть, еще не совсем хорошо это понимаешь, но со временем поймешь.

Хорват наклонился к мальчику, его широкое лицо излучало сияние.

— Знаешь, Йожо, какая потом будет жизнь! Голодных не будет; если захочешь, будешь учиться; весело будет повсюду…

— Да, папа, понимаю, — вздохнул Йожо, и на душе его стало очень хорошо и как-то торжественно, как будто бы в эти минуты он вдруг вырос и стал совсем взрослым. И отец разговаривает с ним, как со взрослым, первый раз в жизни он так с ним разговаривает! Теперь ему все совершенно ясно.

— Ну вот, теперь ты знаешь все. Но если кому-нибудь проговоришься, сорвешь большое дело. Ведь речь идет о человеческих жизнях… А теперь спи! — сказал отец и хотел встать.

Но мальчик схватил его за руку и спросил:

— Папа, а в «шестерку» мне можно?

Хорват немного подумал. Казалось, он колеблется. Но потом кивнул:

— А почему бы и нет… Завтра вечером пойдем.

На следующий день Йожо никак не мог дождаться вечера. В школе слушал невнимательно, и учителю Шимаку несколько раз пришлось сделать ему замечание. С Габриелем поссорился из-за какой-то ерунды. Ничто его не интересовало, он думал только о вечере.

И все время повторял: «Хоть бы вечер скорее, хоть бы!..»

Уже давно не случалось, чтобы Йожо так не по-товарищески вел себя с Габо и Верой. Он не подождал их после школы, а убежал один, чтобы как можно скорее попасть домой.

Прибежав домой, Йожо понял, что до вечера еще очень далеко. Он нигде не находил себе места — ни на кухне, ни во дворе. И вдруг услышал тихое поскуливание Грома. Бедняга Гром…

Мальчик отвязал пса и сказал ему:

— Оба мы с тобой как на иголках. Давай побегаем!

Пес как будто понял слова Йожо. Сделав большой прыжок, он ринулся к подножию Буковинки. Потом остановился, оглянулся и громко залаял. Словно и мальчика звал бежать вслед.

В зарослях, тянувшихся до самого гребня Буковинки, пробираться было трудно. Ветки бука, осины, калины, граба и шиповника переплетались и мешали идти.

Но Гром не пустился по просеке. Он помчался через орешник между молодыми буками и грабами, которые росли здесь повсюду. Пусть ветки обдирают его серую шубу, зато какая радость, когда противная цепь не волочится за ним при каждом движении!