Лябиба Ихсанова - Цветы тянутся к солнцу

А сегодня тут стояла тишина. Люди все точно попрятались куда-то.

Матали оглядывал все уголки притихшей казармы и даже отстал немного от отца. Саляхетдин остановился, подождал сына и, взяв его за руку, провел в дверь.

Пройдя длинный коридор, они вошли в большую комнату. В ней из конца в конец рядами тянулись двухэтажные нары. На нарах лежали полураздетые солдаты. Запах махорки стоял в воздухе. В разных концах тихонько переговаривались.

Саляхетдин остановился посредине комнаты, со звоном расстегнул пряжки широкого ремня, снял шинель и уселся на нары, покрытые серым одеялом. Потом он притянул к себе Матали и стал расстегивать пуговицы на его ветхом бешмете.

— Ну вот, мы и пришли, сынок, — сказал он, — раздевайся, устраивайся.

Солдаты, до того занятые своими делами, посмотрели на них.

— Что, Салях, пополнение привел? — шутливо спросил кто-то из дальнего угла.

Матали глянул туда и сразу узнал Сунгата.

— Ой, дядя Сунгат, — улыбнулся он, — я теперь у вас жить буду.

— Забрал я сына у тетки, — подтвердил Саляхетдин. — И ей тяжело, и мальчишка пропадает. Уж лучше пусть тут с нами живет.

— Ну что же, — сказал пожилой солдат, подсевший к ним на нары. — Отличный будет командир. — Он пощупал мускулы на руках Матали, сделал вид, что считает что-то в уме, и добавил: — Лет через десять.

Матали расплылся в улыбке от такой похвалы, но, услышав о том, что командиром ему быть не скоро, шмыгнул носом и нахмурился.

Тут две ноги неожиданно повисли перед лицом мальчика. Не успел Матали поднять голову, с верхних нар спрыгнул молодой солдат, сел тут же на нары, зевнул, покрутил кончики светлых усов и сказал с видом знатока:

— А я так думаю, ребята, через десять лет нам ни командиры, ни солдаты не нужны будут. Зачем она армия-то, если во всем мире будет революция?

— Ну, правильно, — поддразнил другой солдат. — Ты, Андрей, к тому времени всех буржуев разгромишь.

— И разгромлю, — отозвался Андрей, — а то мы их не громили?

— Языком-то громить не штука, — сказал Сунгат. — А что же, буржуи сложа руки будут сидеть? Так, что ли?

— Вон они у нас под носом гнездо свили. И ходить не далеко, Булак перейти, только и всего, — сказал кто-то.

— Ребята, я мальчишкой был, басню читал про собачонку. Как она на слона лаяла, — вмешался в разговор голос сверху.

— Так ты что же, думаешь рот ей заткнуть, собачонке?

— Раздавить. Зачем рот затыкать? Нажать разок — из нее и дух вон.

— Раздавить-то раздавим, — включился в спор Саляхетдин. — Да сейчас еще рановато.

— А что, ждать, пока буржуи сил наберут?

— Подождем, пока они силы порастеряют. Сейчас они в «железные дружины» темных людей набрали, голодных набрали. Одним рай пообещали, другим хлеба. А как увидят люди, что им ни рая, ни хлеба не дождаться, так и винтовки побросают. Да и мы им поможем. Растолкуем, что к чему. Глаза раскроем, объясним, за кого они драться собираются. А если сейчас начнем — зря только народ погубим. И слава пойдет про нас, что мы душегубы.

Матали сначала слушал все эти разговоры, старался понять и запомнить. Когда сон начал одолевать его, он еще попытался бороться, попытался открыть глаза, но скоро не выдержал, уткнулся в плечо отца и засопел тихонько.

Когда он проснулся, люди в казарме спали. Храп доносился со всех сторон. Под потолком горела тусклая электрическая лампочка, но на нижние нары, туда, где лежал Матали, свет ее почти не попадал. Матали не сразу понял, где он. Только увидев в полумраке лежавшего рядом солдата, он вспомнил события вчерашнего вечера и вгляделся в лицо отца. Потом тихонько Матали поправил волосы на лбу у Саляхетдина, прижался своей горячей щекой к его колючей, обросшей щетиной щеке, и снова заснул.

Утром они ели горячую кашу из одного котелка. Матали старательно дул на ложку и, пока каша стыла, успевал задавать отцу множество вопросов.

— Папа, а мы теперь всегда вместе с тобой будем спать? А мне тоже дадут винтовку, папа?

Саляхетдин и рад бы ответить на вопросы сына, да ведь тут в казарме не дома. Тут все по минутам рассчитано, только успевай поворачивайся. А не успеешь — пеняй на себя. Торопливо доедая кашу, Саляхетдин только усмехнулся по-доброму и сказал нестрого:

— Ты ешь поскорее. Ложку тебе дали, пока и этого хватит. А винтовку успеешь еще, получишь, когда время придет.

— А когда время придет, папа? Я хочу научиться стрелять. Научишь меня?

— Давай ешь поскорее. Слышишь? А то голодный останешься, — чуть построже сказал отец, и в это время где-то на дворе прозвучал сигнал горниста.

Красноармейцы тут же повскакивали с мест, стали торопливо надевать шинели. Отец тоже оделся. Кинулся одеваться и Матали, но отец сказал на этот раз строго:

— А ты сиди на месте. Сейчас придет кашевар, он тебя заберет, и будешь ему помогать на кухне. У нас тут бездельников не любят.

— Папа, я с тобой пойду, — взмолился Матали.

— Я сказал: сиди и жди. Понятно? — И, взяв винтовку, Саляхетдин побежал к двери.

Со двора донеслись выкрики команды, раздался дружный топот множества подкованных солдатских сапог, а потом стало тихо-тихо. В большой комнате не осталось никого, кроме Матали. Он прилег на нары, подперев щеку кулачком, и готов был расплакаться от обиды.

Потом Матали стал вспоминать вчерашний вечер. Вспомнил того солдата, со светлыми усиками, который собирался перебить всех буржуев на свете.

«И правильно, — подумал Матали, — была бы винтовка, и я бы пошел буржуев бить. И домой не пришел бы, пока бы всех не перебил. Вот только сначала пришел бы к Саиджану, напугал бы его винтовкой, заставил бы на коленях поклясться, что никогда ничего плохого не сделает ни мне, ни Газизе, ни Совенку…»

— Что, сынок, скучаешь? — раздался голос за его спиной.

Матали обернулся. Старый солдат, сидевший вчера с ними, подошел, посмотрел грустными глазами на мальчика и сказал негромко:

— Вот и у меня такой-же, как ты, сынок. Теперь-то вырос, наверное, а как я уходил, и он точь-точь такой был.

Матали не ответил. А что отвечать? Что ему до какого-то незнакомого мальчишки. Ну вырос. Матали тоже вырос. Тетка Сабира все ругается: «Зачем ноги растишь, башмаки не лезут». А он что, виноват, что ли, что у него ноги растут? Да и башмаки эти не она покупала, а еще отец… Они тогда еще на другой улице жили. Тогда башмаки были велики, а сейчас жмут так, что и ступить больно. А он терпел. И дотерпел до осени, когда в валенки переобулся. А теперь отец, наверное, даст ему настоящие сапоги. И гимнастерку даст такую же, как у всех солдат, с медными пуговицами, с широким ремнем… И шинель… И винтовку…