Владислав Крапивин - Рассказы и повести

— Подожди…

Тоник стоял на середине площадки. Пустота охватывала его. Она была всюду: внизу, под тонким настилом, и вокруг. Она ждала. Огни сливались в желтые пятна.

Мухин шагнул к перилам и откинул тонкую железную планку последнее, что отделяло Тоника от пустоты.

Потом Женька не то спросил, не то приказал:

— Ну, пошел…

И Тоник пошел. Надо было идти. У него все застыло внутри, а по коже пробегала электрическая дрожь. Очень хотелось за что-нибудь ухватиться. Крепко-крепко. Он вцепился в лямки: если уж держаться, так за то, что будет падать вместе с ним. Шаг, второй, третий, четвертый. Край совсем близко, а сколько много шагов. Или он едва ступает?

Но вот обрыв.

Больше не сделать даже самого маленького шага. И задерживаться нельзя. Остановишься хоть на секунду — и страх окажется сильнее тебя.

Шагнуть?

Тоник глянул вверх. Звезды мигали. Он стал наклоняться вперед.

Все вперед и вперед.

И вот он перешел границу равновесия. Ноги еще касались площадки, но уже не держали его. Пустота качнулась навстречу. Пошел!

И вдруг сильный рывок бросил его назад, на доски площадки.

Тоник увидел над собой черную фигуру Мухина.

— Нельзя, — сказал Женька. — Пойми, там противовес. Ты не потянешь вниз.

Прежде, чем Тоник встал, Мухин отцепил парашют. И повторил:

— Понимаешь, нельзя…

Тоник понял. Понял, что Женька издевается! Как над беспомощным котенком! Нет, еще хуже!! Зачем? Ведь он уже почти прыгнул! Сейчас, в эту секунду уже все было бы позади!

Тоник рванул с себя лямки. Он знал, что сейчас заплачет громко, взахлеб. Ни за что не сдержаться, потому что в этих слезах не только обида. В них должно было вылиться все напрасное волнение, весь страх, который он сжал перед прыжком.

— Собака! Змея! — сказал он перед тем, как заплакать. Он совсем не боялся Мухина. Он ненавидел его изо всех сил. Уже почти со слезами он выкрикнул:- Жулик! Подлый обманщик!

Мухин поднял руки. Тоник понял — сейчас Женька ударит. Но не закрылся, не шевельнулся. Пусть!

Мухин ладонями сжал плечи Тоника. И сказал негромко:

— Ведь не жалко мне. Но, честное слово, нельзя.

Тоник стих.

— Ведь ты бы прыгнул, — сказал Женька, не отпуская его.

Тоник молчал. Он так и не заплакал, но слезы остановились где-то у самого горла.

— Ты бы все равно прыгнул, — повторил Женька. — Я поймал, когда ты уже падал. Главное-то знать, что не испугался. Верно?

Тоник молчал. Ему стало стыдно за свой отчаянный злой крик. Он пошевелил плечами. Женька послушно убрал руки.

Тоник подошел к перилам. Теперь уже не было страшно. Ведь он знал, что прыжка не будет. Он различил среди беспорядочной россыпи огней прямые линии уличных светильников, цветные вывески магазинов. На востоке огни прорезал широкий темный рукав, по которому тихо двигались светлые точки. Это была река.

— Не переживай, — сказал за спиной Женька. — Ты сможешь, если будет надо.

Тоник пожал плечами.

— Высота пугает, да? — спросил Мухин.

— Да, — тихо сказал Тоник.

— Ничего. Пройдет. Это как боязнь темноты у маленьких. Проходит. Ты боялся темноты?

— Да, — прошептал Тоник.

— Ничего… Не в этом главное.

— А в чем? — спросил Тоник, глядя, как далеко-далеко, на его перекрестке вспыхивает желтая искра светофора.

— Станешь побольше, поймешь, — сказал Женька.

Тоник решил не обижаться. В конце концов, Мухин, может быть, прав.

И Тоник сказал:

— Тебе хорошо. Тебе уже в аэроклубе самолет, наверно, дают…

— Нет уж… — ответил Женька.

Он произнес это очень медленно, с каким-то глубоким вздохом. И Тонику показалось даже, что вместо Мухина подошел и встал в темноте кто-то другой, с большой тоской на душе.

— Нет уж, — повторил Женька своим обычным голосом. — Не возьмут меня. Двигатель барахлит.

— Что? — встревоженно спросил Тоник.

— Ну что… — Он резко взял Тоника за кисть и прижал его ладонь к своей груди. Под майкой то слабо и медленно, то сильно и коротко толкалось Женькино сердце.

Хриплым и злым шепотом Женька сказал:

— Булькает, как дырявый чайник. Аж в горле отдает.

Тоник тихо отнял ладонь.

— Может, еще пройдет, — прошептал он, потому что надо было хоть что-то сказать. Потому что ему показалось, будто он виноват перед Женькой. И стало понятно упорство парня, который не пускал Женьку на вышку.

Женька отвернулся. Он стал смотреть куда-то вниз, навалившись на железную планку.

Тоник подвинулся ближе.

— Может, еще пройдет? — тихо повторил он.

Окруженный кольцом огней, внизу лежал темный стадион. Со стадиона тянул запах теплых листьев полыни.

В черном зените горели белые звезды. Они очень ярко горели. До них отсюда было чуть ближе. И, может быть, поэтому казалось, что и они пахнут земной горьковатой полынью.

Ребята!

Представьте себе, что с вечернего неба сыплет и сыплет бесконечный дождь. А по улицам идет человек, который может показать вам, где светят сейчас звезды Большой Медведицы, Кассиопеи и любого другого созвездия северного небосвода. Может, несмотря на тучи, затянувшие небо. Кое-кто смеется над ним и говорит, что это никому не нужно. Однако это ничуть не смешно. Просто есть люди, не умеющие мечтать, и есть другие — те, кто любит звезды, и ветер, и весь мир с громадными горами, океанами и тайнами. Очень много таких людей и среди взрослых, и среди ребят.

В этой книге я хочу рассказать вам о мальчишках, умеющих мечтать, и о взрослых, которые эти мечты понимают.

Дождь шел давно.

Отражения фонарей растекались по черному асфальту, как яичные желтки по сковороде.

Деревья, дома, газетные киоски и гипсовые горнисты у входа в маленький сквер привыкли к такой погоде. Они уже вымокли как только могли, и теперь им было все равно. И каждый продолжал заниматься своим делом: деревья качали ветками, заборы держали на себе сырые афиши о приезде Московского цирка, дома хлопали парадными дверями и светили разноцветными окнами, а горнисты держали у губ свои фанфары и готовились затрубить, если что-нибудь случится.

Только газетные киоски ничего не делали. Они уже были закрыты и тоскливо глядели темными стеклами.

А трамваям дождь нравился. Вымытые вагончики так сверкали красными боками, словно их только что выпустили с завода. Они бегали по городу особенно резво, звонили весело-весело и на каждом стыке проводов рассыпали изумрудные влажные искры. Это были даже не искры, а лоскутки зеленого пламени. Они сыпались на мокрые крыши трамваев, на блестящий асфальт и шипели.

К маленькому скверу, который охраняли гипсовые горнисты, подкатил трамвай из трех вагонов. Пассажиров было немного, и кондукторша хвостового вагона дремала, опустив подбородок на грудь. Это была опытная кондукторша и, даже задремав, сохраняла строгий вид. Со стороны казалось, что она просто рассматривает висящую на груди сумку со сверкающим запором и голубыми катушками билетов.