Владислав Крапивин - Рассказы и повести

Сережа зажмурился и захлопнул альбом. Было чертовски неприятно…

А потом все случилось быстро. Будто во сне. Новый вахтенный стал искать список дежурств, начал перетряхивать альбом, увидел испорченную фотографию, разозлился и отказался принимать вахту. Позвонил Семенову.

Кэп сказал:

— Докатились. И велел собрать отряд.

Собрали. Пришел «командор» — Валерий. Узнал. в чем дело, и сказал привычную фразу:

— С такой жизнью не соскучишься.

Потом спросил:

— Кто валял дурака? Делать было нечего, что ли? У кого это руки чесались?

Отряд молчал.

— Люди, — сказал Валерий уже встревоженно, — вы что? Ну сделал кто-то глупость, так пусть уж скажет. Ну нельзя же так, это уже и трусость, и обман, и шут его знает, что еще получается. Ведь мы же никогда не врали друг другу.

Самое простое дело было встать сейчас и сказать «я». Ну отругали бы, и все. Но Серёжку будто веревками привязали к стулу.

— Может, кто из посторонних начеркал? — сказал Мишка Данько.

— Посторонних целую неделю в кают-компании не было, — сердито сказал Сергей Семенов. — А фотография еще позавчера была чистая, я помню.

— Ребята, давайте кончим этот разговор, — попросил Валерий. Есть ведь простой выход. Поднимите руки, кто дает честное пионерское, что фотографию не портил.

С облегчением (действительно, как все просто) вскинули ребята руки.

Поднял руку и Серёжа.

Что он думал в этот момент? Пожалуй, так: «Все равно никто не знает. А раз не знает, этого будто и не было. Ну что хорошего случится, если признаюсь? Ведь снимок лучше не станет, значит, все равно пользы никакой никому. А я с этих пор никогда-никогда не буду больше нарушать слово, врать не буду и дурацких вещей таких делать не буду тоже…»

Потом он увидел очень удивленные, обиженные какие-то глаза Владьки Стрельцова и услышал, как он спрашивает: — Ну зачем ты? Я же у окна стоял, я же видел. Зачем ты так врешь?

Ух как тихо и тошно стало кругом…

И в этой тишине Сергей Семенов хмуро сказал:

— Встань… штурман Коноплёв. Рассказывай.

Он рассказал. Сбивчиво, но подробно.

— Зачем ты все это сделал? — спросил Семенов.

Серёжка молчал. Если бы он знал — зачем!

— Бестолочь, — сказала семиклассница Ольга Сватова. — И трус. Из-за такой глупости из пионеров вылетишь.

— Ну уж! — вскинулся спорщик Валерка Садовский. — Из-за какой-то фотографии — сразу из пионеров!

— Ну и глупый же ты, Садовский, — сказал Мишка Данько. — При чем здесь фотография?

— Жалко же человека, — проворчал Садовский. — Вот если бы тебе так пришлось…

— И меня бы выгнали. А что еще можно сделать? Хоть десять раз жалко…

— Когда из пионеров исключают, должен совет дружины утверждать, — напомнила Ольга.

— Да не утвердит совет, — капризно сказал маленький кругловатый Павлик Локтев, по прозвищу Бритый Ёжик.

— Почему это не утвердит?

— Да, не утвердит! Скажут: подумаешь, из-за одного слова.

— Вот балда! Не из-за одного, а из-за честного пионерского.

Вовка Голосов метко плюнул себе на колено и начал оттирать с него смолистое пятно. Так, не поднимая головы, он и объяснил:

— В этом совете честными пионерскими как фантиками играют. С каждого двоечника требуют: дай честное пионерское, что будешь хорошо учиться. Ну он и дает, чтоб поскорей отпустили. А через неделю опять «гусей» нахватает, а ему опять: дай слово… Вон, спросите у Валерки Садовского. Его Мария Яковлевна весной два раза на совет вытаскивала.

— А чо я сделал… — на всякий случай мрачно сказал Садовский.

В дальнем углу засмеялись.

— Я, что ли, давал слово? — разозлился Валерка. — Я просто сказал, что обещаю исправиться. А что там исправлять, я и не знаю. Что ни сделаешь, все равно не так. Раз у меня характер такой…

— От такого характера знаешь что помогает?

— Ну, вы! Тут о серьезном деле говорят…

— А я серьезно.

Солнце сквозь окно жарило спину, и Серёжа устал стоять. Переступил с ноги на ногу.

— Сядь, — как-то жалостливо сказал Семенов. — Чего тебе зря торчать.

Серёжа сел на краешек скамьи между Локтевым и Вовкой Голосовым. Бритый Ёжик чуть отодвинулся. Серёже показалось, будто тихо и пусто вокруг.

А может быть, не случилось ничего? Может быть, не о нем и говорят? Ведь все кругом как раньше. Вон и фотография на стенде, где он вместе с Вовкой Голосовым барабанит у палаток сигнал подъема. И черный якорь с балтийского тральщика, привезенный из Риги. Он прочно лежит у стены, опираясь веретеном на серый гранитный валун с вершины Солнечной горы. А на треугольной лапе якоря шевелит крыльями залетевшая в окно оранжевая бабочка.

Никто не старается накрыть бабочку беретом. Никто даже не смотрит на нее. Все слушают Валерия.

— Когда мы шли на операцию «Черные ветры» и тральщик мотала волна, глуховато говорит он, — помните, меня позвали в рубку. И вы дали мне слово, что ни один без меня не сунется на палубу. Потому что могло смыть. Запросто могло, вы же помните. И я был спокоен там, в рубке, потому что знал, что ни один не высунется из люка. И ни один не высунулся даже тогда, когда навстречу летела под зарифленным марселем немецкая бригантина — зрелище, которое видишь не часто.

А когда в прошлом году кто-то изрисовал, исцарапал новый гараж у Висловых и они подняли крик, что это Садовский и Данько, мы даже не стали ничего доказывать, а только смеялись в ответ. Потому что Мишка и Валерий сказали ребятам: «Честное пионерское, не мы».

А когда группа «Ветер» дала слово, что через три дня соберет библиотеку для октябрят Северки, разве кто-нибудь сомневался?

До сих пор наше слово было как закон. Давшему слово верили как себе. Не надо было ничего доказывать, подтверждать, бояться обмана… А теперь?

Тридцать девять человек смотрели на Серёжку и молча спрашивали: «А теперь?» Может быть, не только его спрашивали, но и себя.

Вот если бы речь шла о другом каком-то деле, Серёжка огрызнулся бы уже десять раз. Он вспомнил бы, что часто попадало Садовскому за грубость со взрослыми, что Бритый Ёжик однажды в походе отказался вставать на ночную вахту и заревел, когда его начали будить покрепче, что у Мишки Данько вечно мятая форма и, кроме того, он чуть не заработал годовую двойку по русскому. Он мог бы сказать, что сам Сергей Семенов чуть не был пойман в сквере детского сада, когда лазил за сиренью (знаем для кого!).

Но все эти грехи, большие и маленькие, все-таки можно было простить. Они не нарушали главного. А главное нарушил он, Серёжка Коноплёв, — человек, никогда не просыпавший ночных вахт, не боявшийся трудных походов, смело встречавший на паруснике семибалльные шквалы, гордо носивший отрядную форму и дробными веселыми сигналами встречавший пионерское знамя.

И снова стало тихо и пусто вокруг.