Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсук

Больше всего переживаний было, когда однажды они наткнулись на заячью нору и с аппетитом слопали пятерых зайчат, несмотря на яростное сопротивление матери-зайчихи, которая надавала Фридезинхен оглушительных, точно барабанная дробь, оплеух. Но барсуки почти не чувствуют ударов, их защищают жир и густой мех. Вот только нос они вынуждены беречь, а то сильный удар по носу может барсука и убить.

Когда ночи бывали безлунными, непроглядно темными, а иной раз еще и дождливыми, Фридезинхен совершала и дальние прогулки с детьми, они выходили из лесу в чистое поле, неподалеку от человеческого жилья, и даже забирались в сады. Вообще-то барсуки не выносят человеческой вони, избегают близости людей, пожалуй, даже больше, чем их вечных спутников, быстрых, всюду сующихся и все вынюхивающих собак с их громким лаем и острыми зубами. Но на полях и в садах у людей растут такие вкусные вещи, как морковка и свекла, на грядках зреет восхитительная клубника, в виноградниках висят крупные грозди, и даже молодая зелень всходов тоже очень недурна — по сравнению с ними самая лучшая лесная трава кажется кислятиной.

Такой богато сервированный стол иногда усыплял глубоко укоренившуюся осторожность Фридезинхен, особенно если у нее уже слюнки текли при мысли о подобных лакомствах. К тому же она знала, что собака на хуторе Хуллербуш может только громко лаять и громыхать цепью, но не более того. Ведь именно эта железная цепь накрепко приковывает собаку к ее будке, и барсуки могут совсем вблизи от ее гневно лязгающих зубов уютнейшим образом наслаждаться лакомствами этого сада. Потому что забор для настоящего барсука никакая не преграда: минута-другая — и он уже сделал подкоп под проволокой или штакетником.

Во время одной такой экскурсии в сад им вновь пришлось пережить приключение. Только барсуки собрались попробовать, нежная ли в этом году уродилась морковка, (а Фридолин уже был просто счастлив — ему удалось застичь жирного крота за его подрывной деятельностью и отправить на пожизненное заключение к себе в брюхо) как вдруг бешеное тявканье дворового пса умолкло и перешло в жалобный, какой-то умоляющий вой. Хозяин собаки, припозднившись, возвращался из гостей и как раз вошел во двор.

— Аста! — крикнул он. — Да замолчишь ты наконец, окаянная шавка!

При звуках человеческого голоса оба барсучонка тихо и поспешно кинулись искать защиты у матери, и Фридезинхен вместе с ними спряталась в путанице плетей гороха и прутьев. Но Аста даже не собиралась умолкать, она бросилась навстречу хозяину, насколько позволяла цепь, положила передние лапы ему на плечи и заскулила, умоляя спустить ее с цепи, чтобы она могла поймать бесстыжих воришек.

Хозяин, не понимавший собачьего языка, погладил Асту и сказал:

— Чего тебе, Аста? Ну, будь умницей, собачка! Это наверняка просто еж, а ты ведь знаешь, Аста, этих полезных животных, охотников на мышей и змей, трогать нельзя, не то я тебе задам!

Но собака не перестала скулить, тем самым умоляя хозяина все-таки спустить ее с цепи — на сей раз это не еж, а что-то совсем другое. Пусть хозяин сам принюхается, тут вовсе не ежом пахнет… Но у хозяина, как и вообще у людей, был очень глупый нос, он различал только самые явные запахи, но никогда не мог почуять ежа или барсука или хотя бы установить разницу между ними… Собачьи мольбы в конце концов смягчили хозяина, и он спустил собаку с цепи.

Аста бросилась в темноту сада, хозяин ворча двинулся за ней, он уже сердился на себя за то, что поступил против своей воли и вот теперь должен, спотыкаясь в темноте, тащиться за собакой, вместо того чтобы отправиться спать в мягкую теплую постель. Аста, очень крупная рыжевато-черная овчарка, рыла землю возле забора. Но поскольку ее лапы далеко не так хорошо приспособлены для рытья земли, как барсучьи, и она в своем охотничьем рвении выбрала отнюдь не самое мягкое место, а принялась рыть твердую дорожку, дело у нее двигалось медленно. Барсучата же между тем тихонько сидели с мамой в зарослях гороха.

Подошел хозяин, увидал, как Аста роет землю, и сказал сердито:

— Я же сразу понял, что ты опять просто хочешь в огород, охотиться на ежей! Ко мне, Аста, живо!

Но овчарка, наконец-то свободная и воодушевленная охотничьим азартом, даже не думала отказываться от своих намерений; она просто отбежала немножко подальше и вновь принялась рыть землю.

— Проклятая собака! — воскликнул хозяин в ярости и ринулся во тьму вслед за собакой. Дело в том, что у хозяина была еще и хозяйка, иными словами — его жена, и она могла здорово рассердиться, если собака проберется в огород, потопчет ухоженные грядки и помнет своими грубыми лапами нежные растения. — Ты будешь слушаться?! — гневно кричал хозяин.

Но прежде, чем он обнаружил в ночной тьме собаку, она юркнула в быстро прорытый под забором лаз и как безумная начала метаться по огороду, принюхиваясь к многочисленным барсучьим следам. Но мама Фридезинхен, только заметив, что собака приближается к огороду, быстренько вывела детей оттуда через свою лазейку и отправилась с ними к амбару, в густые колючие заросли терна, где они смогли укрыться.

— Ну, погоди, окаянная шавка! — крикнул хозяин и поспешил проникнуть в огород через калитку, гонясь за собственной собакой. Собака же, погнавшись за барсуками, тем временем учуяла, что их уже нет в огороде, и через открытую калитку дунула наружу, к зарослям терна, при этом чуть не сбив с ног хозяина. Фридезинхен между тем тихо и незаметно отвела детей обратно в огород, к спасительным зарослям гороха.

Так и продолжалась эта безумная погоня: в огород, из огорода! Уж какой быстрой была собака, но барсуки были еще быстрее, ибо собаке приходилось делать все большие круги, бегая через калитку, а барсуки пользовались своими лазейками под забором.

Наконец хозяину удалось заловить Асту и тем самым положить конец всей охоте. Покуда барсуки тихо и мирно трусили к лесу, они еще долго слышали жалобные подвывания Асты, за свои добрые намерения получившей от хозяина хорошую трепку. Но хуже всего было на следующее утро хозяйке, жене хозяина, когда она увидела свой опустошенный огород. Хозяину, правда не задали трепки, как Асте, но ему пришлось выслушать немало злых слов и смотреть в очень сердитое лицо, да и обед в последующие дни был не слишком обильным. А барсуки надолго прекратили свои экскурсии в поле и в огород: мама Фридезинхен не была создана для таких волнений, и дети ее, как истинные барсуки, — тоже.

Мало-помалу год врастал в лето, и благодаря всему, что выросло и созрело в лесу и на лугах, стол у барсуков делался все разнообразнее и богаче. Им не надо было теперь снаряжать ночные экспедиции, всюду корм был в изобилии. Голод легко утолялся, и они раньше возвращались домой, в нору, вскоре ставшую уже тесной для троих. Они помногу спали — любимейшее занятие барсуков, — а если и вылезали из норы при ярком свете солнца, то детских игр уже не затевали. Фридолин и Фридерика стали почти взрослыми, радостные дни детских забав остались позади; теперь они, так же как мама Фридезинхен, молча лежали на солнышке, грея то живот, то спину.