Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсук

Уныло поджав хвост, барсук Фридолин трусил по лесу. Все-таки тяжело покидать родные места и милый сердцу кров. Фридолин теперь еще больше, чем прежде, был убежден, что мир этот плохо устроен и что он, Фридолин, имеет полное право быть им недовольным и пребывать в дурном расположении духа. Он был так раздосадован, что его злил даже собственный хвост. Он очень хорошо запомнил артистично покачивающийся хвост Изолейна и теперь, труся по лесу, роптал на Создателя всего сущего за то, что Тот снабдил барсуков щетинистым черновато-серовато-рыжеватым хвостиком, а бесстыжим вонючим лисам дал такой гордый, такой шикарный огненно-рыжий хвост.

— И как это нашего Создателя угораздило, — сказал он себе и успел поймать лягушку, которая, спасаясь от кого-то искусным кувырком через голову, метила в топкую лужу; впрочем, настроения Фридолина, это не улучшило. — И как это нашего Создателя угораздило таким ничтожным негодяям и бандитам дать такой роскошный хвост? Или теперь на этом свете подлость будет вознаграждаться, а добродетель — караться? Разве не жил я тихо и смиренно, только для одного себя, разве не был прилежен в поисках пропитания, разве не содержал в чистоте и красоте свой дом и вообще, разве не спал всю жизнь, как и положено барсуку? А тут вдруг является какой-то безродный бродяга, выгоняет меня из моего жилища, и ему еще за это дается огненно-рыжий хвост, быстрые ноги и зеленые сверкающие глаза? Будь у нашего Создателя в душе хоть капля справедливости, Он бы всеми этими достоинствами наградил меня, а бесстыжему наглецу дал бы мою медлительную походку и невзрачную шкуру. Ах, нет на этом свете справедливости, и бедный барсук должен столько выстрадать, прежде чем обретет себе спокойное пристанище, где никто его не будет мучить.

Так говорил себе Фридолин, покидая Хуллербушский лес. При этом он совершенно упустил из виду, что если бы Создатель всех зверей и впрямь снабдил его быстрыми ногами, рыжей шкурой и зелеными глазами, он был бы не барсуком, а лисой, лисой со всеми ее столь ненавистными Фридолину свойствами. Фридолин хотел быть барсуком в облике лисы. Но такое на этом свете невозможно.

Фридолин напрочь забыл, что он вовсе не такой уж скромник и смиренник, да и нельзя сказать, что он никому не причинял страданий, как воображал. Он не только прогнал родную мать из ее дома, но и, добывая себе пропитание, лишал жизни тысячи червей, жуков, лягушек, иногда сжирал крохотных, выпавших из гнезда птенцов, несмотря на жалобные мольбы родителей, и разорял осиные, шмелиные и пчелиные гнезда, желая запастись на зиму медом. Короче говоря, Фридолин, чтобы жить, причинял страдания другим — таков непреложный закон жизни. Он должен был так поступать, ибо этот инстинкт был заложен в нем с рождения. А значит, он не имел права ругать лиса, который действовал согласно своему инстинкту. И уж тем более глупо было ругать Создателя и все устройство мира, ибо мир и каждая тварь в нем были такими, какими были, и барсук был барсуком, то есть зверем, жаждущим мира и одиночества, и никем другим он, по правде говоря, не хотел быть.

Так, в разговорах с самим собой, барсук вышел из Хуллербуша и заковылял по полю. Наконец он приблизился к огороду. А так как от волнения и злости у него подвело живот, он решил туда наведаться. Ветер, погладив Фридолина, донес барсучий запах до самого носа Асты, рыжевато-черной овчарки. Собака на цепи подняла неистовый шум, но в эту ночь Фридолин не дал собачьему лаю сбить себя с толку. Барсуку, как говорится, было все нипочем, больше всего на свете он хотел есть. Серп луны, благосклонно мерцая, взирал на безлюдный двор, на беснующуюся собаку и кормящегося в огороде барсука.

Но на сей раз ночная трапеза пришлась Фридолину не по вкусу. Морковка показалась какой-то деревянной, горох горьким и не сочным. Немного утешили его улитки, которых он обнаружил на давно обобранных клубничных грядках, но цветная капуста уже вся посинела — вечно эти белые двуногие не умеют содержать огород в порядке. Приходится удивляться, зачем вообще они живут на свете?

Мимо хутора Фридолин проследовал дальше, прочь от Хуллербуша. Случайно он выбрал ту же дорогу, которой шел в буковый лес Изолейн. Разумеется, Изолейн двигался много быстрее тяжелого на подъем барсука, который к тому же обшаривал все ямы и переворачивал все камни в поисках съестного. Но эта ночь не благоволила к нему, в животе у него по-прежнему урчало.

Зато возле овсяного поля Утнеймеров он обнаружил большую лужу и смог принять освежающую грязевую ванну, это его немного взбодрило. Ветер стал прохладнее, выпала роса, серп луны стал бледнеть, то есть приближалось утро, и Фридолину пора было оглядеться в поисках дневного пристанища.

Он свернул влево с дороги, пробежал через утнеймеровские овсы и очутился в сухой и пустынной стране, где была только пожухлая трава, выгоревший мох и гигантские валуны, стоящие и лежащие рядом с древними зарослями можжевельника. Барсуку здесь поживиться нечем — ни еды, ни крова. Раздраженно ругаясь, — чем дальше, тем скуднее становилась земля — он брел себе, пока не достиг крепкой дощатой ограды выгона. Он легко сумел пролезть между досками и оказался на другом склоне горы возле Цанзена. Но не прекрасными раскидистыми буками порос этот склон, здесь были дикие заросли ежевики и малины, шиповника, бузины и огромного множества высоких кустов лещины. Прежде этот склон кишмя кишел кроликами; теперь их бесчисленные норки были заброшены и пришли в упадок, ни единого кролика не осталось от некогда могучего племени. Две жестокие зимы и ружье егеря Фризике истребили последних.

И все-таки барсук счел возможным укрыться в разрушенных норах; поскольку уже близилось утро, он поспешил расширить один из коридоров так, чтобы можно было лечь спать. И задом вдвинулся туда; повернувшись рыльцем к свету, лежал он в узком проходе. Он еще подгреб земли, чтобы свет не бил в глаза, и наконец, измученный непривычными усилиями, Фридолин заснул.

Но и тут ему не повезло, не мог он спать спокойно. Он как назло выбрал то место, которое люди из ближайшей деревни называли выгоном кузнеца Рехлина. Усталый и упавший духом, барсук не имел времени обследовать окрестности, иначе лежащие повсюду коровьи лепешки показали бы ему, что он отнюдь не единственный обитатель этого склона. Здесь влачили жалкое существование три коровы и два теленка: вновь и вновь движимые надеждой, искали они среди колючек и кустов лещины редкие стебельки зелени, которые можно было бы отправить в голодное тощее брюхо.