Лара Уильямсон - Мальчик по имени Хоуп

– Сегодня, – говорит диктор, слегка склоняя голову набок, – мы заканчиваем нашу передачу очень грустным известием… – Воздух застревает у меня в горле. – Малкольм Мейнард, один из наших телеведущих, сегодня утром скончался после непродолжительной тяжелой болезни. Он начал карьеру, когда пришел работать журналистом в местную газету, а со временем оказался на телевидении. У Малкольма Мейнарда остались жена, Барбара-Энн Мейнард, и сын Джереми. Приносим соболезнования семье покойного.

Коренастого паренька зовут Джереми.

Как вообще можно называть людей именем «Джереми»?

Как папа мог умереть?

Джереми?

Папа?

Умер?

Женщина поворачивается и, глядя в другую камеру, произносит:

– Вот и все на сегодня. Мы вернемся к вам завтра в шесть часов. Приятного вечера!

Один трагический удар топора срубает маленькое папино деревце у меня в душе.

Я будто спрыгнул с огромного трамплина в бесконечный океан. Я не знаю, где теперь приземлюсь. Не знаю даже, переживу ли падение или утону.

Я внезапно ослабел; в ногах у меня словно исчезли все кости. «Папа, ты не можешь уйти. Пожалуйста, не оставляй меня пока что. Мы же еще встретимся. Я сыграю тебе Over the Rainbow, и ты будешь так мной гордиться».

Во мне растет огромная волна печали: она поднимается, опадает и поднимается снова; бежит впереди меня, как стадо напуганных пенных лошадей. Я стою на трамплине, вцепившись пальцами ног в край. За моей спиной – вся моя прежняя жизнь. Шестьдесят секунд назад я был другим человеком, у меня были оба родителя. У меня была надежда, что папа вернется, крепко обнимет меня и попросит прощения. И я прощу его, потому что всегда любил его всем сердцем. А сейчас передо мной расстилается океан. И это значит, что мне всю жизнь придется плыть без папиной поддержки. Мне не хочется прыгать, так не хочется. Я хочу спуститься по лестнице обратно и остаться там, где и был. Но лестница уже обрушилась, и выбора у меня нет: надо нырять в будущее. Я хочу, чтобы папа держал меня за руку, когда я буду прыгать, но я знаю, что он сделать этого не сможет.

Я с воплем прыгаю в неизвестность.

Подушки все изорваны; я наблюдаю помутневшим взглядом, как целые пригоршни белых облаков падают сквозь мои пальцы. Я пинаю кофейный столик, вырываю из журналов страницы и подбрасываю в воздух. Они опадают на меня, как мертвые бабочки. Я рыдаю в голос, и на сердце у меня так тяжело; мои собственные рыдания звучат страшнее, чем вой оборотня в фильме ужасов. Звуки исходят из темноты внутри меня, и в них столько боли, что Фейс и Хоуп присоединяются и начинают завывать. Мама с Большим Дейвом вбегают в гостиную, а я протискиваюсь мимо них и убегаю.

– Папа умер, – выкрикиваю я.

Я слышу, как мама ахает. Она пытается удержать меня, но я вырываюсь и убегаю, пока она ничего не успевает сказать. Я перебегаю дорогу, уворачиваясь от машин, и несусь дальше, на пустырь. Машины бешено гудят. Да пусть сбивают, мне все равно. Под железнодорожным мостом проезжает поезд, и ветер от него холодит мне кожу на лице. Ноги несут меня через мост, вверх по Холму скейтбордистов; я добегаю до вершины, когда солнце уже опускается за горизонт. Птицы разлетаются врассыпную, когда я вступаю в сумрачный лес.

Папы больше нет.

Солнечный свет пытается продраться сквозь деревья и оставляет маленькие лужицы молочного сияния на моих кроссовках. Я падаю под дерево недалеко от папиного дома. Вернее, недалеко от места, где был папин дом. Откуда-то изнутри меня вырываются безумные рыдания, я зарываюсь носом в ладони и пытаюсь сдержать слезы, но они льются у меня сквозь пальцы.

Как папа мог оставить меня вот так?

Вопрос вертится у меня в голове, как юла. Мне так хотелось быть нужным папе, что я поверил в то, что это может случиться. Я позволил своей мечте вырасти в большое дерево, которое заполонило всю мою душу. Похоже, за его ветвями я ничего не мог разглядеть. Я вытираю нос рукавом и касаюсь пальцами древесного ствола за спиной. С папиным деревом была только одна проблема: у него не было корней. И без них я остался ни с чем.

Я лежу, весь изломанный, похожий на треснувшую раковину улитки. Надо мной смыкаются корявые ветви деревьев и шелестят колючие кусты. Там, за лесом, солнце опускается все ниже, набрасывая на меня длинные тени. Я сворачиваюсь в комок и так высоко поднимаю колени, что мог бы поцеловать их, если бы захотел.

– Что я сделал не так? – шепчу я в землю. – Что я сделал для того, чтобы ты забыл меня? Ты лишил меня папы. Он был нужен мне больше всего на свете. Это был последний пункт из списка святого Гавриила, и теперь мне придется его вычеркнуть. Папа, это ты виноват. Возвращайся и будь мне папой. Возвращайся и люби меня.

Мне нужен папа.

После этого я не помню ничего. Только полное спокойствие. Время от времени с пыхтением проезжает поезд, и я слышу, как он высасывает воздух из города, но больше ничего. Потом я кричу: «Помоги мне понять», и выходит так громко, что я не верю, будто эти звуки вырываются из меня. Птицы с криком устремляются ввысь, подальше этого сумасшедшего зверя, что прячется в их лесу.

И только когда мои легкие не выдерживают напряжения, мое смятение ослабевает. Я затихаю, сдувшись, как лопнувший воздушный шар. Присаживаюсь и откидываю голову на дерево.

– Дэн! – Я слышу, как кто-то зовет меня по имени. – Я здесь.

Шаги становятся все ближе, и я слышу, как кто-то пыхтит, затаскивая грузное тело на Холм скейтбордистов.

– Я тут, – шепчу я, совершенно обессиленный. – Я здесь.

Слова затихают у меня на губах.

– Слава богу. – Большой Дейв садится на корточки рядом со мной и прижимает к себе; я его не отталкиваю. – Мы так волновались за тебя. Я волновался. Думал, что ты сбежал.

– Куда мне бежать?

– Даже если бы и было куда, все равно твое место рядом с нами. – Большой Дейв выпускает меня из объятий, но продолжает смотреть в глаза. – Я знаю, что никак не могу облегчить твоих страданий, но если ты хочешь грустить, то приходи грустить к нам, не оставайся в одиночестве. Мы тут, мы хотим помочь, Дэн. Мы всегда рядом.

– Я так хотел, чтобы у меня был папа, а теперь я его потерял, и он никогда не вернется.

У меня текут слезы, и мне приходится слизывать их языком и притворяться, будто ничего не случилось. Но притворяться не получается: слезы текут, не переставая. Просто целые реки бегут по моему лицу.

– Я не могу заменить тебе папу. – Большой Дейв стирает мои слезы большим пальцем. – Но, сын, если хочешь, то я всегда тут.

Сын!

Большой Дейв назвал меня сыном.

Тихий ветер шелестит в деревьях, и зеленые листья осыпаются нам на головы. Большой Дейв встает и протягивает руку; лучик позднего солнца освещает волоски на его руке. Я тяну к нему пальцы. Мы касаемся друг друга, и его ладонь, мягкая, как теплый заварной крем, поднимает меня вверх. Когда я не мог разглядеть лица во сне, то думал, что рука принадлежит папе, но это было не так. Большой Дейв с улыбкой наклоняется ко мне.