Алки Зеи - Леопард за стеклом

К Никосу я пошла только на следующий день, хотя Нолис и настаивал, что я должна отнести ему сигареты как можно быстрее. Но дождь все лил, и с такими хлябями на улице я не могла сказать, что пойду за тетрадками. На следующее утро погода улучшилась, как будто на улицу вернулась весна. Я смотрела на море сквозь окно в классе: оно снова было голубым и спокойным, повсюду сновали лодки и кораблики. Мне казалось, что все, должно быть, уже и забыли о вчерашней буре. Но не Алексис. Он клевал носом над партой, и мне уже дважды пришлось толкнуть его локтем, чтобы он не заснул.

— Это из-за вчерашнего потопа, — сказал он мне на переменке. — Мы все глаз не сомкнули ночью. Коридор и переднюю залило водой, так мы ее вычерпывали всю ночь.

И снова я подумала, что не стану писателем, ведь это значит жить в доме, который уходит под землю на целых десять ступенек.

Как только уроки кончились, я помчалась «за тетрадями» в мелочную лавку киры Ангелики. Зашла в каморку — и застыла от ужаса. На стуле сидел какой-то человек с такими густыми усами, словно у него под носом была щетка.

— Большое спасибо, что не узнала, — засмеялся он, и я поняла, что это голос Никоса.

— Зачем тебе эти маскарадные усы? — удивилась я.

— А что, они мне не идут? — отшутился Никос.

Я никак не могла к нему привыкнуть; мне казалось, что я сижу рядом с незнакомцем.

Я отдала ему пачку сигарет, он достал бумажку, прочел, порвал на мелкие клочки и сжег. Когда я рассказала, что Нолис принес пачку прямо в бурю, он расстроился, я видела.

— Хочешь, подарю тебе клетку с канарейкой? — внезапно сменил он тему. — Кира Ангелика говорит, что они тебе нравятся.

— А что я дома скажу?

— Можешь сказать, что выиграла ее в шоколадной лотерее.

— А разве это не ложь? — спрашиваю, а у самой сердце стучит сильно-сильно.

Мне очень хотелось клетку с канарейкой.

Однако вот опять: лотерейные шоколадки мы покупаем вместе с Мирто и вместе их открываем, так что она точно мне скажет, что я сжульничала.

— Это ложь, ты права, — признал Никос, и мне показалось, он огорчился, что не может подарить мне канарейку.

Он не давал мне уйти. Хотел узнать все, что происходит дома и в школе, все до мельчайших подробностей. И он не разозлился, когда я сказала, что Мирто станет фалангисткой 4 ноября, когда в школе будет большой праздник по случаю трехмесячного юбилея установления диктатуры. И как тогда, когда мы хотели закопать Пипицу, он обвинил во всем нас, сейчас Никос всю ответственность возложил на господина Каранасиса, который любой ценой хотел создать первую фалангу острова, в то время как остальные школы за это даже не брались, потому что дети не хотели туда вступать.

— Леопард приходит ко мне и рассказывает новости, — объяснил Никос, глядя на то, как я растерялась, гадая, откуда он всё знает.

Я вернулась домой — и снова с пачкой сигарет в кармане. Мне очень нравилось бродить одной по городу. Улицы есть такие узкие, что, если развести руки в стороны, даже совсем немножко, можно коснуться домов с обеих сторон! Мостовая выложена плиткой, где квадратной, а где прямоугольной. Пипица говорит, что нельзя наступать на полоски, разделяющие плитки, а то выйдешь замуж за арапа, когда вырастешь. Глупости, конечно, но мне нравится идти на цыпочках, перепрыгивая с камня на камень, не наступая на линии и загадывая желания.

— Пусть мы поедем летом в Ламагари с Никосом! — загадала я сегодня и дошла до дома, не наступив ни на одну линию.

Правильно сказал дедушка, что у нас одни праздники. Мы отучились два урока, и на перемене господин Каранасис собрал нас во дворе школы и велел построиться парами.

— Вы не вернетесь в классы, — заявил он, — вместо этого мы пойдем на площадь, где для всех школ проводят один большой урок.

— Может, урок краеведения? — спросила я у Алексиса.

— Точно что-то другое, — ответил он, — ведь собрали и старшие классы, а у них никакого краеведения быть не может.

Дойдя до площади, мы растерялись. Прямо в центре, там, где на колонне гордо восседал мраморный лев, горел огромный костер. Чуть подальше на трибуне стояли губернатор, Амстрадам Пикипикирам, отец Пипицы и епископ в своем облачении. Вокруг костра было полно детей из других школ. Мы ничего не понимали.

Вскоре подошли два человека, которые тащили на плечах огромные мешки. Они продвигались сквозь толпу, расталкивая тех, кто попадался им на пути, и, дойдя до костра, выпотрошили свои мешки прямо на землю. Это были книги!

— Что они делают? — спросил Алексис у какого-то мальчика, стоявшего возле нас.

— Жгут вредные книги, — спокойно ответил тот.

Господин Каранасис забрался на трибуну и начал вещать. Он говорил об ужасных книгах, отравляющих души и превращающих людей в преступников.

— Пойдем поближе, посмотрим, — предложил Алексис.

Мы протиснулись сквозь толпу и подобрались к самому костру. Ребята из старших классов уже прыгали через огонь, как будто сегодня был канун дня святого Иоанна. Странно горят книги. Вначале, как только огонь доходит до страниц, книга открывается, словно ее касается невидимая рука, а потом, когда книга вовсю уже горит, она становится похожей на цветок, закрывающий свои лепестки. Огонь умирает, и тогда через него могут перепрыгнуть даже младшеклассники.

Люди с мешками снова и снова подходили к костру и вытряхивали книги. Пламя становилось все выше, выше, дети визжали, соревнуясь, кто лучше прыгнет. В какую-то секунду, когда высыпался очередной мешок, несколько книг выкатились прямо к нашим ногам. Я хотела было подтолкнуть одну к огню, но остановилась. Где-то я уже видела эту книгу… В черном переплете с золотыми буквами… Я приподняла ногой обложку и — да, теперь я уже была уверена. Это один из дедушкиных «древних». Дедушка все свои книги подписывал фиолетовыми чернилами. Я тут же узнала подпись: широкая, на полстраницы, на форзаце. Дедушка никому не позволил бы даже прикоснуться к своим книгам. Как здесь оказался его «древний», готовый упасть в костер? Я наклонилась и подобрала книгу. Подержала немного в руке…

— Брось ее, бросай, ну же, быстрее, — зашипел Алексис и попытался вырвать книжку у меня из рук, чтобы бросить в костер. — Ты что, не видишь — на тебя смотрят!

Я растерялась. На трибуне господин Каранасис и Пикипикирам о чем-то говорили, показывая на меня. Я обвела площадь взглядом и увидела детей и даже взрослых, которые кричали и прыгали через костер, но большинство стояли, сжав губы и не издавая ни звука. Я смотрела и смотрела сквозь них, веря, что сейчас увижу человека в надвинутой на глаза шляпе и с густыми усами-щеткой!..