Алки Зеи - Леопард за стеклом

Накануне праздника, когда мы пошли спать, Мирто решила устроить генеральную репетицию. Она встала в кровати, выпрямилась, вытащила свою подушку, поставила на нее ногу и начала декламировать: «…Я попру тебя ногами, презренное знамя врага, и подставлю грудь мою враждебному мечу! И, если суждено мне, пронзенной, пасть на землю…»

Тут Мирто рухнула на кровать, вцепилась в подушку зубами и продолжила: «.. я буду терзать тебя зубами, пока не исторгну твой последний вздох».

— Что ты делаешь? — закричала я. — Ты же рвешь наволочку!

Я ей помешала, и она в такую ярость пришла, что в один прыжок оказалась у меня на кровати. Тут матрас съехал — и мы, даже пикнуть не успев, свалились на пол. Мирто держалась за спинку кровати и вопила, что свернула шею. В комнату вбежали дедушка, папа, мама, тетя Деспина и Стаматина. Все они кричали и спрашивали, что случилось. Мирто визжала, как свинья резаная, и вопила, что не может повернуть голову. Папа сказал, что нужно ее растереть, мама заметила, что вот этого делать совсем не нужно, а нужно просто наложить мазь, тетя Деспина взяла ее на руки, а Стаматина принялась приводить постели в порядок.

Утром Мирто проснулась с шеей набекрень. Словно ей голову неправильно привинтили, так что смотреть можно было только вправо.

— Как я буду читать свой монолог? — плакала она. — Как я стану фалангисткой?

Мама, Стаматина и тетя Деспина еле-еле ее одели. Мне, конечно, стало ее жалко, бедолагу, но все-таки это выглядело ужасно смешно.

Мы пошли в школу с мамой и тетей Деспиной. Сколько ни просила Мирто дедушку пойти послушать, как она будет читать свой монолог и переодеваться в форму фалангистки, он отказался:

— Этого мне только не хватало.

Мы добрались до школы и вошли в большой зал, где должен был проходить праздник. Там уже сидел Алексис со своей мамой. Алексис все еще носил «страсти» Мирто, а его мама — то же полинявшее синее платье, в котором она была каждый раз, как я ее видела. Праздник начался. Сначала с речью выступил господин Каранасис. Пока он говорил, мы с Алексисом придумали отличную игру. Перед нами сидела мама какого-то мальчика, и на ней было платье, по которому узором шли квадратики. В каждом квадратике — свой рисунок: верблюд, финиковая пальма, обезьянка. Мы по очереди задавали друг другу вопросы, например: «Сколько верблюдов в десяти квадратиках»? Выигрывал тот, кому удавалось назвать правильное число.

Мы и не заметили, когда господин Каранасис закончил вещать.

Он еще кричал: «Да здравствует король!», «Да здравствует губернатор!», «Да здравствует народ!» А дети заорали в ответ: «Да здравствует!» — так громко, что я едва расслышала, как Алексис мне шепчет:

— Три обезьяны в шести квадратах.

Потом учитель гимнастики с силой ударил в барабан. Господин Каранасис встал в центре сцены, построенной по этому случаю, и объявил:

— А теперь я представляю вам первых фалангистов и фалангисток нашего острова, которые, к чести для нас, учатся в этой школе.

Из двери за сценой выбежало шестеро детей: три мальчика и три девочки, одетые в темно-синюю форму, белые галстуки и пилотки. На погонах у кого было по две звездочки, у кого — по три. Они встали в ряд и высоко вскинули руки в приветствии. «Фашисты так делают», — заметил Алексис. Только одна девочка не смотрела, как положено, вперед. Голова у нее была повернута вправо, словно ее плохо прикрутили. И это была Мирто! Мы с Алексисом покатились со смеху — невозможно было удержаться, так комично она выглядела. Вдруг Алексис оборвал смех и толкнул меня локтем в бок:

— Смотри-смотри. Это же Коскорис!

Рядом с Мирто стоял упитанный коротышка с сальными волосами. Это был Коскорис, ученик второго класса гимназии, известный только гадостями, которые он устраивал. Как-то его поймали за курением во время урока. А вообще он воровал у других детей карандаши и ластики и то и дело разбивал кому-нибудь голову. Господин Каранасис много раз повторял: «Еще одно баловство, и я тебя выгоню!» Но никогда его не наказывал. Алексис говорит, это потому, что за обучение Коскориса платят целиком и отец его работает в полиции. Я обернулась посмотреть на маму, сидевшую позади меня. Она опустила голову и совсем не глядела на Мирто. Тетя Деспина сидела, гордо выпрямив спину и просто раздуваясь от важности.

Когда Мирто поднялась на сцену прочесть свой монолог, господин Каранасис объявил:

— А теперь наша юная фалангистка продекламирует монолог «Да сгинут все большевики!» сочинения вашего покорного слуги.

На полу сцены было расстелено красное знамя, которое Мирто должна была попирать ногой, а потом рвать зубами. Его уложили слева от нее, и, когда она гордо поставила на него ногу… ее голова на свернутой шее смотрела вправо, а не влево, как надо было. А когда пришло время героически пасть на землю, Мирто, как я заметила, упиралась руками и ногами в пол, а туловище ее как будто зависло в воздухе.

— Все так натоптали своими ножищами, что я бы испачкала юбку, если бы завалилась, как есть, на пол, — объяснила она потом, когда я поинтересовалась, почему она так странно и нехотя падала.

Когда Мирто окончила чтение «околесицы из околесиц», господин Каранасис взял ее за руку, чтобы вместе поклониться зрителям. Алексис так хохотал, что я начала злиться. Мирто выглядела жалко.

По возвращении домой мама разрыдалась. Она плакала как маленькая. Впервые в своей жизни я видела, что взрослый человек так ревет. Она говорила и говорила: что лучше бы папа потерял работу и мы стали бы, как цыгане, вроде тех, что живут на участке за нашим домом; что даже такая участь лучше, чем быть фалангисткой и стоять рядом с вором Коскорисом. Папа раскричался, что она рассуждает не лучше ребенка. Дедушка поддержал маму, тетя Деспина встала на сторону папы, а Мирто, с ее свернутой шеей, крутилась перед большим зеркалом в гостиной и старалась как можно лучше выполнить фашистское приветствие. Леопард смотрел на нее черным глазом, голубой был преисполнен печали. Я подошла к нему. Посмотрела, нет ли нового белого листочка у него в зубах. Сколько же дней прошло с тех пор, как я видела Никоса в последний раз?

— Если письма от леопарда не будет, и не думай приходить, даже если Нолис принесет сигареты, — наказал он.

Мне хотелось провести весь сегодняшний день в углу гостиной, рядом с леопардом, чтобы забыть об остальном доме, где ругались взрослые… Ну и пусть бы папа потерял работу, думала я. Не так уж это и ужасно — жить, как цыгане на соседнем участке. Вместо дома у нас, как и у них, был бы старый автобус, а на окнах висели бы цветастые ситцевые занавески.

Зимой мы бы переезжали из деревни в деревню, может, и на другие острова перебрались бы, а может, и дальше — на материковую Грецию, там бы отправились в Афины и увидели Акрополь, про который дедушка нам столько рассказывал. А потом бы мы поехали в другие города и страны — и объездили бы весь свет. Может, тогда и Мирто стала бы прежней, такой, какой она была до того, как купила три золотые звездочки в мелочной лавке киры Ангелики. А сейчас от всей нашей прежней жизни остался только один вопрос по вечерам: