Николай Внуков - Рассказы

Перед моими глазами на столе сияло розовое чудо. Орька возвышался надо мной, как монумент.

— Сто тысяч… — пролепетал я.

— Сто тысяч, — сказал Орька. — Золотом.

Моя голова понемногу остывала. Я приходил в себя. Я начал сомневаться.

— Орька, ее не купят, — сказал я.

— Купят! — уверенно сказал он.

— Интересно, какой дурак заплатит за клочок старой бумаги сто тысяч, да еще золотом?

— Государственная коллекция. Они покупают редкие марки.

— Орька, а вдруг она не настоящая?

— Еще что? — сказал Орька. — Будь спокоен. Я собираю марки с третьего класса.

— Все-таки нужно кому-то показать.

— Нужно, — сказал Орька. — Но кому?

Мы сели и стали думать. Минут через пять Орька сказал:

— Есть! Знаю! Завтра мы понесем ее в музей и покажем Гуковскому. Он тоже филателист.

Через час моя тетя прогнала Орьку домой. Я пошел его провожать. Нельзя было отпускать Орьку одного с таким сокровищем. Мало ли что могло случиться.

Город спал. Глухая темнота заливала улицы и переулки. Мы спотыкались о камни мостовой, налетали друг на друга, оступались в выбоины и мечтали.

— Две легковых машины, — говорил Орька. — Самых лучших. Две «чайки». Для всего класса. Одну для мальчишек, другую для девчонок.

— А себе по велосипеду, — добавлял я.

— Два волейбольных мяча. Один девчонкам, другой нам.

— Тогда надо и сетки.

— Фотоаппараты, — сказал Орька.

— Борьке Линевскому боксерские перчатки.

— Электрическую машину.

— Какую еще электрическую машину?

— Которую мы разбили в физическом кабинете, помнишь?

— А, ту самую? Купим!

— Горны, — сказал я. — Пионерские горны.

— И новые барабаны.

— Слушай, а что, если на летних каникулах всем классом махнуть в Москву?

— Махнем, — сказал Орька.

Так мы дошли до Орькиного переулка. Около дома Орьку уже поджидала мать.

— Ты где шатаешься, паршивец? — спросила она. По голосу я понял, что и мне лучше не попадаться ей на глаза.

— Ты не забудь, — шепнул Орька. — Завтра в одиннадцать.

В нашем городе заведующего краеведческим музеем Алексея Николаевича Гуковского все считали чудаком.

Алексею Николаевичу было на вид лет шестьдесят, но держался он очень прямо, и ветер трепал на его голове пепельно-серые волосы. Зимой и летом Гуковский ходил в одном и том же сером плаще с одной пуговицей. На боку у него висела зеленая парусиновая сумка от противогаза, в которую он собирал голыши на берегу реки, корни каких-то растений, семена и просто комья земли с кукурузных полей. Он жил один при музее, в тесной комнатушке с окном, выходящим на задний двор, заваленный древними могильными плитами, каменными щербатыми крестами, жерновами и старыми ящиками.

Он любил ребят и разговаривал с ними охотнее, чем со взрослыми, а ребята тащили к нему все, что удавалось раскопать на пыльных чердаках, в земле и на полуразмытых дождями обрывистых берегах реки.

В музее почти не было посетителей. Местные жители давно уже знали, что в какой витрине лежит, и по маленьким комнатам, которые назывались залами, бродили, перешептываясь, только курортники.

Мы пришли к открытию музея. Мы слышали, как изнутри отодвигают железный засов, как загремел ключ в замочной скважине, потом дверь распахнулась, и мы увидели Гуковского.

— Здравствуйте, — сказал он. — Принесли что-нибудь?

— Принесли, — сказал Орька.

— Проходите, — он отодвинулся в сторону и пропустил нас в темный прохладный коридор.

И вот мы сидим в кабинете Алексея Николаевича в глубоких кожаных креслах, из которых кое-где торчит набивка. Окно кабинета распахнуто, солнце дымными лучами бьет нам прямо в глаза, и мы жмуримся от свежего утреннего света.

— Ну, показывайте добычу, — говорит Алексей Николаевич, присаживаясь за большой письменный стол, обтянутый зеленым канцелярским сукном.

Орька достает из кармана записную книжку, из нее — целлофановый конвертик, в который мы вложили марку, чтобы она не терлась и не пачкалась, и кладет конвертик на стол.

— Только одна марка? — удивляется Гуковский.

— Только одна, — говорит Орька. — Нам нужно знать, настоящая она или нет.

— Посмотрим, посмотрим, — говорит Гуковский и вынимает из ящика стола большую, как чайное блюдце, лупу…

Больше всего меня поразило то, что старый, седой Алексей Николаевич, присмотревшись к марке, вдруг закричал, как Орька:

— «Розовая Гвиана»!

Он склонился над маркой и осмотрел все ее уголки, то придвигая лупу к своему носу, то отводя ее подальше от глаз.

— Да, да, Постидж Бритиш, «Дамус Петимус», — бормотал он, вглядываясь в розовый корабль на розовых волнах.

Потом он осторожно прикоснулся к целлофановому конверту пальцем. Потом вынул из кармана пинцет с широкими плоскими концами, выудил марку из конвертика, перевернул ее, осмотрел сзади, осмотрел с ребра и наконец, вложив ее обратно в конверт, посмотрел на нас.

— Где вы нашли эту марку?

— Я ее… выменял, — сказал Орька.

— У кого?

— У какого-то мальчишки.

— У какого мальчишки?

— Не знаю. Я его никогда раньше не видел, — сказал Орька.

— Черт возьми, это какой-то бред! — вскрикнул Гуковский, бросая лупу на стол. — Двенадцатилетние сорванцы шатаются по улицам, играют в бабки и обмениваются уникальнейшими марками в мире! Нет, я сейчас сойду с ума!

Он снова посмотрел на марку в лупу.

— Отлично сохранилась. А вы знаете, что таких марок только две штуки? Вы знаете, что это за марка?

— Знаем, — сказал Орька.

— Что вы хотите с ней делать?

— Она настоящая?.. — спросил Орька.

— Он еще спрашивает! Мальчик, я тридцать четыре года коллекционирую марки. Тридцать четыре года, ты понимаешь? У меня в музее полный Советский Союз, полная царская Россия, почти полная Франция, а он еще спрашивает! Хотел бы я знать, кто осмелится подделать «Розовую Гвиану»! Что вы будете с ней делать?

— Мы хотим ее продать, — сказал Орька.

— Да вы знаете, сколько она стоит?

— Знаем, — сказал Орька.

— Так, — сказал Гуковский и задумался, глядя в окно.

Мы сидели, смотрели на него и молчали.

— Что вы будете делать с такими деньгами?

— Мы хотим купить для нашего класса… ну, в общем, для школы, два автомобиля. Легковых. Потом электрическую машину. Ну, еще фотоаппараты…

— Велосипеды, — подсказал я.

— И еще съездить всем классом в Москву…

Гуковский улыбнулся и покачал головой:

— Ну и сорванцы!

— Алексей Николаевич! — сказал Орька. — Мы же не для себя, мы для школы. И мы пришли к вам посоветоваться. Помогите нам продать эту марку.

— По-моему, можно сделать так, — наконец сказал он. — Мы пошлем эту марку ценной бандеролью в Москву, в Центральную филателистическую контору на экспертизу. Там еще раз проверят, настоящая она или нет, хотя я нисколько не сомневаюсь в ее подлинности. К бандероли мы приложим письмо. В письме мы спросим, каким образом можно реализовать эту Гвиану. Я это сделаю сегодня же. Надеюсь, вы мне доверяете?