Владимир Великанов - Стригунки

— Нет! Нет! Не пойду! И ты тоже не ходи!

Но Коля пошел. Во двор он решил не заходить, а, выждав Птаху около дома, как бы невзначай встретиться с ним на улице.

Ждать пришлось долго. Наконец Птаха вышел из ворот и свернул в переулок. Коля направился за ним. Птаха, заметив его, удивился:

— Ты что за мной увязался?

Никифоров нашелся:

— А мне в детский сад зайти надо. Сказать, что соседский мальчишка заболел.

— Тогда пойдем вместе, — согласился Птаха.

Шли молча. Коля долго не мог найти предлог для душевного разговора и, наконец, сказал:

— Ты, Мишка, голубей гоняешь?

— Гоняю. А тебе-то что? Проверить поручили?

И, сам не зная почему, Коля ответил:

— Да, Поликарп Александрович поручил.

— Зачем это ему мои голуби понадобились? Его-то какое дело?

— Ты, Мишка, ничего не знаешь. Ты не знаешь, какой он хороший, Поликарп Александрович. Ты не смейся…

— А я смеюсь? Я сам знаю, что он справедливый мужик.

— Вот слушай, — страстно продолжал Коля, — он мне даже летом в деревню письма из санатория писал. Про то, как ехал, про море, про катакомбы, в которых партизаны прятались.

— Ну и мне писал.

— Что?

— Писал, говорю, и про лестницу и про катакомбы. Только я, дурак, не ответил.

— Конечно, дурак. Почему же не ответил?

— Не буду же я ему писать, что билетами около кино спекулировал!

— Спекулировал?

— Да, спекулировал!

— Правда?

— Правда, — пробурчал Птаха. — Только ты, Никифор, молчи. Это я тебе так, по злости, сказал.

— Я не скажу. Только ты больше не спекулируй.

— Ладно, не учи! Иди-ка ты лучше в свой детский сад.

— Правда, Мишка, не спекулируй больше. А я никому не скажу.

— Ладно, ладно. Чем мальчишка-то заболел, который в детском саду?

— Корью.

— Паршивая болезнь!

…На следующий день после разговора с Иваном Дмитриевичем об электрическом кирпиче во время уроков Никифоров и Вася незаметно перекидывались записками. «Где мы возьмем пластинки, которые вставлены в кирпич?» — спрашивал Коля. Вася отвечал: «На заводе». Ниже рукой Коли вопрос: «А они дадут?» Ответ: «Дадут. Это же для изобретения».

Учительница заметила переписку, и председатель совета отряда получил замечание.

После уроков ребята побежали к Васе. Иван Дмитриевич сидел среди горы книг и журналов. Они занимали весь подоконник, стул и полкровати.

«Электротехника», — прочитал Коля заголовок одной из книг и снова, как и накануне, пришел в восторг: «Электрический кирпич живет! Фатеев — это Николай Островский! Фатеев — это Маресьев! Фатеев — это Фатеев!»

С этого дня, несмотря на страшную слабость и недомогание, Иван Дмитриевич с утра до позднего вечера читал, делал какие-то выписки в Васиной ученической тетрадке.

Отец прекрасно понимал, что отрывает сына от уроков, но все-таки беспрестанно гонял его в книжные магазины и библиотеки. То ему требовалась литература по холодной обработке металлов, то по автоматике и телемеханике, то какие-то тоненькие брошюры, обобщающие опыт передовиков производства.

Вася не роптал. И всюду вместе с Васей неотступно следовал Коля.

После операции силы к Ивану Дмитриевичу еще полностью не вернулись. Сидеть, перекладывать с места на место книги и даже читать было ему нелегко, но работал он напряженно, время от времени отрываясь, чтобы вздремнуть, а может быть, и подумать.

Ребята с уважением относились к этой борьбе Ивана Дмитриевича с физической слабостью и все-таки один раз не удержались от вопроса: скоро ли можно будет приниматься за дело?

Фатеев рассердился.

Вася и Коля терпеливо выслушивали пространные речи и технические рассуждения Ивана Дмитриевича, в которых разбирались слабо. Они пытались перелистывать учебник физики, кое-какие объяснения находили, но все-таки теория термоэлектрических явлений оставалась для них загадочной и привлекательной тайной.

Наташа отошла от прилавка мясного отдела и направилась к кассе. Кто-то толкнул ее в плечо. Она обернулась и застыла в изумлении: перед ней, надвинув на лоб кепку, стоял Птаха.

— Чего ты на меня, как на покойника, смотришь? Чего испугалась?

Наташа прошептала:

— Ты?! Птаха?! Я думала, что тебя…

— Не так скоро это делается. Без суда не сажают.

— Значит, тебя судить будут?

— А то постесняются?

— Зачем же ты этот ящик стащил, Мишка?

— Дурак был, вот и стащил. Думал, что пустой он. Фанера нужна была.

Миша потянул Наташу за рукав.

— Пойдем отсюда. На улицу.

— Нет, я не могу… У меня мясо свешано.

— Еще свешаешь. Мне поговорить с тобой надо. Пойдем! Не бойся!

— А я и не боюсь…

Птаха отвел Наташу в угол, к прилавку, где торговали шампанским, газированной водой и соками.

— Никому не проговорилась? — спросил Птаха.

— Нет! — решительно ответила Наташа и спросила: — Ну, что теперь с тобой будет?

— Ничего страшного. Год условно. Только вот не позвали бы на суд Варвару. Или Поликарпа…

— А может, лучше будет, если они придут?

— Так вот, слушай: чтобы вынести частное определение…

— А что такое частное определение? — перебила Наташа.

— Это вроде мнение, замечание. Ты слушай: чтобы вынести частное определение, пошлют повестку в школу. И эту повестку надо перехватить. Поняла?

— Перехватить? Как же я ее перехвачу?

— Как хочешь, Наташка. Только надо сделать.

В голосе Птахи прозвучали просительные нотки, и смятение, которое охватило Наташу, сменилось жалостью и сочувствием к Мише.

— С Антоном Ивановичем, со сторожем, поговори, что ли… Или с делопроизводительницей.

Наташа не ответила. Она смотрела в широкую витрину, за которой подгоняемые мелким, моросящим дождем спешили прохожие.

— Постарайся, Наташка. Понимаешь, неохота мне, чтобы обо всей этой петрушке в школе знали. Начнут митинговать…

— А тебе жалко, что ли? Ты же не учишься теперь.

— Мало ли что не учусь… Вообще-то как там ребята?

— Зашел бы да посмотрел. Не выгонят же!

— Не пойду.

— А чего же тогда о ребятах спрашиваешь?

— Шесть лет все-таки вместе отбарабанили…

Из мясного отдела донесся крик продавца:

— Девочка в красной шапке, ты будешь брать свое мясо?

Наташа встрепенулась.

— Буду! — крикнула она.

— Ну, я пойду, — буркнул Миша и пошел к выходу.

— Я постараюсь, Миша, — сказала ему вслед Наташа.

Прошла неделя или полторы. И вот однажды, когда Вася утром уходил в школу, его остановил отец.

— Вы тут все шумели, что хотите мне помочь, — сказал он. — Так если у твоей братвы есть время, приходите вечером. Будет кое-какая работа.