Александр Батров - Утренний Конь

— Апашонка пропала. Моя. Осенняя. Не ты ли взял ее?

— Это какая апашонка?

— Рубашка!

— Ну, тогда взял, — спокойно признался Лешка.

— Ты? Как ты смел?

— Я Васе отдал ее. После пожара.

— Разве она твоя? Твоя? — Зинаида Петровна зашлась от крика. Она подняла руку, жесткую, цепкую, скользкую.

Звука пощечины Лешка не слышал. Он весь окаменел. Потом пламя, а оно было жгучей, чем пламя пожара, поднялось в нем, обожгло сердце.

Медленно в странно наступившей тишине он сжал кулаки. Рубашка?.. Дрянь… Вещь… Что стоит она в сравнении с жизнью? Ведь он, Лешка, прорываясь сквозь огонь, не жалел ее… Нет… А жизнь у него одна… Рубаха? Дрянь… Там в шкафу немало еще осталось…

Зинаида Петровна отступила к двери. В неподвижности Лешки была угроза.

Но неожиданно он разжал кулаки, брезгливо отодвинул Зинаиду Петровну в сторону, вышел из дому и зашагал к морю.

Море не успокоило мальчика. Обида вспыхнула в нем с новой силой. Он оставил скалу, на которой сидел, и направился в сторону Пересыпи. То и дело наталкиваясь на прохожих, добрел до Ярмарочной площади и вышел на Николаевское шоссе.

По левую руку тянулись поля, по правую — море. День подходил к концу. Вспыхнули рыжие сумерки и погасли. Хмельной, терпкий ветер солончаковых зарослей шел со стороны Куяльницкого лимана. По Николаевскому шоссе — дороге пахарей и рыбаков — мчались автомобили. Но порой она становилась безлюдной. Гасли на ней огни. Тогда звезды светили ярче, таинственней казались придорожные поля и слышней становилось море.

А Лешка все шел и шел мимо садов, огородов, колхозных ферм и темных старинных башен, над которыми безмолвно носились летучие мыши.

Он еле передвигал ноги, но не мог остановиться. Он как можно скорей должен попасть в Очаков, а там кто-нибудь из рыбаков на шаланде переправит его на Скумбрийный. Но что скажет дед? Он, наверное, встретит внука суровыми словами: «Честный моряк не бросит корабля… А ты как поступил?»

Опустив голову, Лешка вспомнил о том, как однажды рыбак Тимофей Пронченко спас тонущую девушку. Дед обнял его и сказал:

«Значит, ты любишь людей. А любить людей — самое главное партийное дело!»

Он, Лешка, тоже спас человека. И дед должен не так сурово с ним обойтись…

Выбившись из сил, он решил немного отдохнуть. Лешка лег на землю, уткнувшись лицом в траву, полную певучей трескотни цикад, неутомимых маленьких музыкантов ночи. Но надо было торопиться. Поднявшись, Лешка снова зашагал по дороге и, шагая, глядел на огни.

«Держись!» — говорили звезды.

«Держись!» — сигналили огни с моря.

«Держись!» — велели степные далекие костры.

Осень. Да, не сегодня-завтра она загудит крутой штормовой зыбью. Тогда до Скумбрийного не добраться…

— Лешка! — неожиданно прозвучал голос на дороге.

Лешка остановился и увидел затормозившую «Победу», из которой выскочил Вася.

— Все знаю, что у тебя там вышло… И сразу понял: задумал Лешка вернуться на свой Скумбрийный!.. — обрадованно кричал он.

Вслед за Васей из машины вылез человек в суконной железнодорожной форме.

— Я — дядя Федя, — представился он и, покрутив усы, сказал Лешке: — К старикам на остров вернешься летом, в каникулы… А сейчас назад, в школу… жить будешь со мной на Садовой… Решай!

— Да, — тихо произнес Лешка и сел в машину.

Вася сел рядом с ним и положил руку на плечо друга.

— А летом с тобой на Скумбрийный… — сказал он весело.

Лешка не ответил. Он молчал, охваченный радостью. И радость мальчика была огромной. Но мысль о пощечине по-прежнему жгла Лешкино сердце… И Лешка знал, что, проживи он еще сто лет, ему никогда не забыть о ней…

А дорога, вызолоченная фарами машины, бежала навстречу, как глубокая быстрая река.

Тюлька — синеглазая девчонка с двумя смешными косичками, одной, как бублик, а другой, как рог козленка, тоскливо бредет вдоль рыбацкого причала. Над ней проносятся веселые облака, кружатся веселые чайки, и солнце льет на нее свой веселый свет, но сама девчонка не может развеселиться. Она молча глядит на море.

А море как море. То голубое. То серо-зеленое. То вдруг совсем золотое. Но Тюлька видит другое… Там, за самой синей далью, в морских глубинах, раскинулось царство сероводорода… Он губит все живое. И краба, и бычка, и даже морского конька…

Об этом отвратительном газе рассказала учительница Алла Федоровна. С тех пор Тюлька потеряла покой.

— Эй, Тюлька, о чем печаль?

Высокий рыбак в соломенной феске приятельски подмигивает девочке.

Тюлька горько вздыхает.

— Дядя Виктор, — говорит она, — нет житья нашей рыбе, большой и малой… Из-за вредного газа… Сероводород называется…

— Есть, есть такой жулик, — соглашается рыбак, но при этом не проявляет никакой тревоги. На его лице абсолютный покой, а в глазах светится лукавое бронзовое сияние.

— «Есть… есть»! — сердито передразнивает его Тюлька, — «Есть…» А что же люди думают?

— А что людям думать? От дум лоб потеет, Тюлечка.

В другой раз Тюлька посмеялась бы незадачливой рыбацкой шутке, но сейчас она досадливо отворачивается от шутника.

Она подходит к старику Алексею, который сидит на пороге лабаза и курит крепкий аджарский табак из трубки. У него суровое лицо, все в шрамах — это штормовая ночная волна однажды сбросила рыбака за борт фелюги и пронесла через скалы. Он бесстрашный рыбак, любит море и всех его жителей. Он разделит тревогу Тюльки.

Но, странное дело, дед Алексей, так же как и дядя Виктор, ни капли не огорчается.

Тюлька еще больше хмурится. Нет, никто не хочет думать о море, а сами тащат из него рыбу и днем и ночью… А над ней посмеиваются: мол, помешалась Тюлька.

И чайки, пролетая над нею, смеются:

«Так… так…»

«Помешалась…» — смеется и ветер.

И лишь одно море не смеется — оно ласково плещет на девочку теплой волной, моет ее смуглые ноги и благодарно шумит:

«Спасибо!»

Тюлька плохо спит. Ей снится сероводород… Он приходит к ней в образе огромного черного старика с руками, как щупальца осьминога. Он головастый, крючконосый, усатый. От него в страхе разбегается все живое. Блекнут оранжевые водоросли. Темнеет вода. В ужасе мечутся скумбрийные стаи. А Тюлька, превратившись в меч-рыбу, бьется с ним насмерть, до самой зари…

Просыпается Тюлька печальной. Ни в одном море, ни в одном океане нет такого огромного количества сероводорода, как здесь, в родных водах. С ним надо бороться. Объявить войну. Но все по-прежнему смеются над девочкой. И даже Тюлькин отец, штурман рыболовного сейнера «Нина», улыбается:

— Ты, девочка, не беспокойся. Ученые когда-нибудь найдут способ вылечить наше море.