Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта

Дальше Пышта смотрит фильм уже не один, а вдвоём. Когда на свободный остров Куба, который принадлежит только кубинцам и больше никому, высадился вражеский десант и кубинцы сбрасывают его в море, Пышта так счастлив, так ёрзает и прыгает на стуле, что тот, кто сидит рядом, кладёт большую руку поверх Пыштиной руки.

«Спокойно. Выдержка. Мы победим!» — словно говорит эта сильная рука. И когда народная армия побеждает, Пышта, переполненный счастьем, прячет лицо в бок соседу.

Зажёгся свет, и все зрители встали, Пышта увидал: рядом Фёдор.

— Я так и знал, что это ты! — говорит Пышта и, гордый, берёт Фёдора за руку. Он сразу приметил: все люди, которые с ними движутся к выходу, поглядывают на Фёдора и ласково ему улыбаются.

— Пышто у тебя борода такая же, — шепчет Пышта.

Но Фёдор молчит. И Пышта сразу вспоминает то, что вспоминать неохота; даже ноги его вспоминают, как топали всем назло. Чтоб поскорей отвязаться от жгучего стыда, Пышта торопится, он толкает человека, идущего впереди. Толкает и думает сердито: «Уж не может посторониться, если сзади ребёнок. Детей всюду без очереди пускают! Даже в парикмахерской!»

— Прекрати, Пышта! — Фёдор сжимает Пыштино плечо.

Но Пышту не остановишь, он свои права не уступит. А человек оборачивается, глядит на Пышту, на Фёдора:

— Когда вырастешь, постарайся походить на революционеров не одной лишь бородой. Борода уму не замена!

Тут их всех вынесло наружу.

— Чего он сказал про твою бороду? — спросил Пышта.

Вдруг Фёдор рассвирепел:

— Он не про мою, а про твою бороду сказал!

— Нет, про твою. Пышто у меня бороды нет!

— Зато у тебя уши есть! — гаркнул на всю улицу Федор. — Уши так и просят, чтоб их надрали!

Фёдор шёл широкими шагами и яростно тёр свой стриженый ежик на макушке. «Может, правда, Пышта ещё маленький? — думал он. — И с ним рано говорить о серьёзном? А надо только о машинах системы «Би-би», о бедных мышках, злых кошках, о плохом мальчике, который не мыл руки, и о хорошем, который мыл?»

Уже видна зелёная вывеска: ЧАЙНАЯ. Уже виден Женя, который моет автобусу фары. Остаётся пройти совсем немного. Но Фёдор останавливается.

— Не верю! — твёрдо говорит он. — Не верю, что ты — человек, который знает все марки автомобилей, фамилии всех нападающих и вратарей, и какой самолёт реактивный, а какой нет, и ещё тысячу вещей, — что ты ничего не понимаешь!

С высоты огромного роста далеко, а ему нужно заглянуть поглубже в самые Пыштины глаза. И он садится на корточки.

— Пышта! Скажи мне прямо: неужели ты ничего не понимаешь?

— Я понимаю, — говорит Пышта.

— Вот и я думаю, отлично понимаешь. Просто мозги у тебя набекрень. И это мне надоело. Я тебе мозги вправлю.

— А уши? — быстро спросил Пышта.

— Не нужны мне твои уши. Пошли обратно!

Как — обратно? Почему? Автобус почти рядом! В него влезает Майка. В руках у неё свёрток.

— Там пирожки! — с надеждой говорит Пышта. — И, может, жареные!

— Никаких пирожков! — обрывает Фёдор. — Будем ходить и думать, пока ты не поймёшь, что сказал нам тот человек! Думай!

— Про чего думать? Про бороду, что ли?.. — жалобно спрашивает Пышта.

— А-а-о-о… — Фёдор в отчаянии рычит, как лев. — Неужели тебе в голову не взошло, что он говорил о самом главном в жизни?

Пыште действительно это в голову «не взошло».

— Да пойми! Он увидал: мой младший брат, расталкивая всех, лезет вперёд. Лишь бы себе получше, а другие хоть погибай! Он решил: значит, я ничему доброму тебя не научил, потому ты и растёшь такой себялюб, пуп земли!

— Я не пуп! — возмутился Пышта. — Он такого не говорил, он про бороду…

— Он сказал: «Походить на революционеров только бородой — этому грош цена. Делами надо походить!» Понял? Ну, думай!

Пышта очень старается думать. Но, как назло, воробьи подрались под ногами. Потом промчался мотороллер — красный, с серебряной фарой, — тут уж ни один человек не смог бы думать. Из-за забора выскочил мяч, Фёдор наподдал его ногой, и мяч улетел обратно. Думать было просто невозможно.

— Не получается, — пожаловался Пышта.

— Ничего. Получится.

Сели на брёвна возле сарая. За дощатой стеной похрюкивал поросёнок. Поглядеть бы — розовый или с пятнышками? И вернуться бы. Что у Майки в свёртке? Скорей бы уж Фёдор кончал вправлять мозги. Поговорит-поговорит да и простит. Скорей бы уж прощал.

И вдруг Фёдор сказал:

— Ты сейчас воображаешь, что я тебе повыговариваю да и прощу? И ты останешься таким же Центропупом? Не воображай! Не прощу!

Пышта испугался. Как так не простит? И что ж тогда?

— Потому не прощу, что отлично соображаешь. Но всё в свою пользу. И потому растёшь плохим человеком. Можешь расти хорошим, а растёшь плохим! Возомнил, что ты самый ценный, самый главный, Центропуп, а вокруг тебя все люди вертятся, как планеты вокруг Солнца. И всё человечество только для того существует, чтоб доставлять тебе удовольствия.

Чтобы кормить тебя мороженым.

Чтобы водить тебя в кино.

Чтобы показывать тебе, как переключать скорости, и даже позволять сигналить, хотя сигналить, всем известно, запрещено.

Чтобы покупать тебе красивые голубые кеды и стричь тебя в парикмахерской с зеркалами и без очереди. И даже вынимать для тебя из запаски резиновую камеру, чтоб ты мог с ней поплавать в пруду.

Так вот, заруби себе на носу раз и навсегда; люди существуют не для этого.

И будь ты сейчас не Пыштой, а вот этим поросёнком — розовым или в пятнышках, который хрюкает в сарае, — ничего не изменилось бы на свете, раз ты не человек, а всего лишь Центропуп.

И твоя мама, если бы у неё родился не ты, а другой, хороший парень, так же работала бы сейчас в своей экспедиции, а может быть, лучше, раз у неё было бы меньше забот и хлопот.

А из Майкиных ясных глаз не упало бы никогда ни одной слезинки.

Пышта, Пышта! Народ сложил поговорку; «Кто посадил дерево, вырыл колодец и убил змею — прожил жизнь не зря!» А пока ты ничего доброго людям не сделал, считай: ты ещё на свете не жил! Ты вот сидишь воображаешь: «Я маленький, ещё не успел. А как вырасту — сразу героем стану!» Нет, если ты стараешься только для себя, не вырасти тебе героем! А знаешь, кто из тебя получится? — И тут за дощатой стеной прозвучало: «Хрю-хрю-хрю…» — Точно! — сказал Фёдор. — Вырастет из сына свин, если сын — свинёнок! Это про тебя Маяковский сочинил.

— Не про меня! — закричал Пышта.

— Ах нет? Ну так скажи, что ты сделал для людей хорошего?

Пышта уже рот открыл, чтоб назвать много прекрасных дел. Но ни одно подходящее слово не прибежало к нему на язык.

— Вспоминай, вспоминай… — Фёдор стал стругать палочку.

Пышта вспомнил зелёное стекло — отдал его соседскому Лёше, не пожалел. И два нечервивых ореха в придачу дал. Правда, Лёшина мать вернула стекло (орехи не успела, Лёшка съел) и велела сию же минуту отдать пластмассовую вставочку для пера, которую Лёша подарил Пыште взамен… Ну, раз принесла обратно — значит, не считается.