Виктор Горный - Шаромыжники

— Не смей с ним разговаривать, не смей, тебе говорю, а то придушу вот тут.

Он уж хрипел и все наседал.

— Я тебя, стервака, я тебя выброшу, я тебе пикнуть не дам.

В это время вышла Пелагея Петровна.

— Ай, батюшки, да што-жо это, Егор Михеич; за што ты его?

— Молчи! Отвяжись, а то и тебе попадет. У меня шутки плохи…

Семка очувствовался только тогда, когда ударился о сундук. Егор Михеич швырнул его, как котенка, и пошел в передний угол. Семка прижался к печке и со слезами на глазах выслушивал угрозы:

— Я тебя выгоню, я тебя под вокзал пущу, — сопли морозить на зиму…

На другой день, не договоренное вчера, Семка договорил. Торговли у них в этот день не было, так-как Егор Михеич закупал товары, а потом куда-то, в учреждение, потребован был.

Сошлись они с Ваней на камнях старого разрушенного дома. Семка рассказывал про свое житьишко, а Ваня говорил про свое. Тут же они заключили смычку.

Семка увидел у Вани портрет Ленина и спросил его:

— Слушай, Ваня, расскажи ты мне — кто это такой Ленин? Почему это Ленин везде вывешен… И вы носите Ленина, и Егор Михеич тоже в палатке повесил у себя?

— Ленин! Ленин, это наш! — раздувай ноздри говорил Ваня. Ленин с нами, а тот спекулянт на прикрытие его вывесил, — вроде маски, значит. А знаешь, что Ленин говорит про нас, про ребят?

— Нет, Ваня, не знаю. Ты расскажи мне.

— Ленин говорит, что мы должны учиться, чтобы бороться с буржуями, — вот.

А ты неграмотный, потому и мучит тебя хозяин. Ты не знаешь про охрану труда, ни про что не знаешь. И знать не будешь, если учиться не будешь; повезешь своего хозяина, не спрашивая ничего. Ленин всегда за нас, за пролетариат, стоял и о ребятах больше всего заботился…

Ваня рассказывал, а Семка не шевелясь слушал. И с каждым новым словом о Ленине, Семке все больше и больше хотелось иметь Ленина у себя, на груди.

— Ох, Ваня, большой этот Ленин-то, добрый. Он, пожалуй, добрее нашего председателя исполкома, который у нас на Волге был, — добрый такой. Сначала нам муки давал, а потом у самого не стало. Он так-же как и Ленин говорил о нас…

Школу хотел устроить нам, — голод только помешал ему. У-умный человек был…

А как-же, Ваня, мне Ленина завести?

— Ты купи.

— Денег нету.

— А разве хозяин тебе не платит?

— Нет, — замотал головой Семка. Он и хлеба-то вдоваль не дает.

— А ты на него — в суд.

— Ну, где там, — выгонит…

— А ты со мной в пионеры пойдешь?

— Да што, — ладно.

Вечером купцы ушли в гости. Семка остался один во всей квартире. На лавке, у окошка, лежал жирный, как налим, кот. А над ним, в клетке прыгала желтая пичужка. Семка уселся на сундук и думал — где ему достать денег.

Где, в самом деле, а? размышлял он.

И глядел на маятник, который медным пятаком отсвечивал на стенке. Потом вспомнил о чем-то, как с катушки, с’ехал с сундука и на цыпочках пошел в переднюю комнату.

Сумрачный вечер бурым медведем залез в комнаты. Семка с опаской подошел к черному буфету и вытянул голову к стеклу. Там, за стеклом, похожий на плевок, лежал серебряный, — пятнадцать копеек. Семка видел его тут давно, но раньше не обращал на него внимания, — не нужен был.

— «Лежит себе — и лежи», — думал тогда он.

А теперь понадобился.

— Возьму?… Что ему… У него много… Он, наверно, забыл про него…

Открывши створку, он протянут руку к серебряному. И тут же испугался своей руки: словно чужая, чья-то толстая опухшая рука потянулась в шкаф…

Дрожь охватила, — на щеках будто борода расти начала.

— Ворую? Вором делаюсь?… Никогда этого не бывало…

И быстро закрыл буфет. А серебряный лежит, — белый такой… круглый… глаз манит…

— А Ленин у Вани на груди такой-же круглый, — размышляет Семка…

А что сказать, если спросит Егор Михеич?..

А что, если спросит — отдать ему Ленина, вместо пятнадцати копеек?

А может он забыл про него? А не забыл так забудет… За то я с Лениным буду.

Возьму, возьму, — решил Семка.

И быстро открыв буфет, схватил монету, крепко зажал ее в руке и бросился бежать. Выбежав к переулку, он остановился и задумался, а потом подбежал к милиционеру и спросил:

— Дядинька, где купить Ленина?

— Портрет что-ли?

— Аха.

— Крой на Красную, к мавзолею, — бросил милиционер Семке.

А сам замахал красной палочкой пробегавшим автомобилям. Семка-же, поддернув штаны, швыркнул носом и побежал к Кремлю. Прибежавши на Красную площадь, он услышал:

— Портреты на память товарища Ленина!

Кричал парень. Семка — к нему.

— Дай-ка мне портрет!

— Какой тебе?

— Который побольше… Давай вот этот, со звездой-то.

Приколовши значек на грудь, Семка пустился обратно. Всю дорогу бежал он, как пристяжная лошадь, голову на бок, бежал и все на Ленина поглядывал.

— С Лениным, с Лениным теперя, шептал он.

Прилетает домой, а Егор Михеич из гостей пришел, пьяный. Как бык глазами ворочает. Бросился на Семку.

— Ты украл пятнадцать копеек, а? Говори! Я нарошно положил испытать твою честность! Вот ты какой?

Семка струсил. Забыл, что думал до этого, рукой прикрыл Ленина. Сердце мышонком в груди забегало. Замахнулся Егор Михеич.

— Куда дел деньги, сукин сын? Отдай, а то кишки выпущу, на ириски поди истратил?

Тяжелый кулак, как деревянный молоток, расплюснулся на Семкиной голове, сел Семка.

— Бей, бей по голове, а Ленина не дам, шептал он.

Схвативши за руку, Егор Михеич, оторвал его, как тряпку, от пола и… Увидел Ленина на Семкиной груди; вырвал его.

— А, Ленин? Вон на што денежки тратятся? Это тот, щенок, научил тебя!

— Говори, он што-ли?

Не успел выговорить слова, как холодная рука, точно гадюка, полезла за шиворот, задрыгал ногами Семка, будто напроказившая кошка и прогремел по ступенькам на двор. Носом пробороздил по песку.

А Егор Михеич, выбросив в догонку значек, пьяно улыбается в дверях.

— Во, как я вас с Лениным-то?

— А у самого в палатке висит, плаксиво пробормотал Семка.

И стал высмаркивать песок.

Дверь захлопнулась. Измятый, на ступеньке валяется ленинский значек. Обидно стало Семке. Хотел запустить чем нибудь в окошко, да не чем было. Подобрал значек, выпрямил измятые углы у звезды и прицепил на грудь.

— Куда теперь?

В это время выбегает Ваня.

— Сема, он тебя бьет? Вот бегемот проклятый, эксплоататор какой…

Завтра-же пойдем в суд, там его укротят… А потом пойдешь со мной в пионеры.

И потянул к себе.

Его отец, босый, сидел за обедом. Около стола разбросаны портянки и сапоги. На стуле — рабочий фартук.

Ваня рассказал отцу всю семкину историю. Он молча выслушал и приветливо обратясь к Семке сказал:

— Садись, парень, — поешь. А завтра я пойду с тобой к инспектору, там ему покажут в какой он стране проживает.

А ты садись — ешь. О нем больше не думай, ему припекут.