Виктор Горный - Шаромыжники

— Отвези тележку на рынок, отдай ее Свешникову, а сам захвати оттуда ящик, тот, что у «Моссельпрома» стащили.

Запрягся Семка в тележку и прогремел на рынок. Обратно прибежал с ящиком на голове, стащил его в клетушку; вымыл ноги в бочке и пошел в дом.

Егор Михеич с женой сидели за столом. Пузатый самовар, как паровоз на полных парах, шипел. На старинном зеркале осели пары. Лица у обоих супругов были медные, самоварные. Егор Михеич распоясался. Его брюхо, как мешок крупчатки, лежало на тонких ногах, похожих на жерди. Семка уселся с краешку, на кончике лавки, и стал ожидать — когда дадут есть.

— У, ирод, перекрести лоб-то!

Семка как шарик скатился с лавки. И не глядя, на старинные, заплесневелые иконы, быстро-быстро начал молотить рукой по воздуху. Он не знал, кому молиться, и делал все, что ему прикажут.

Отмолотившись, опять уселся, ждет. Пелагея Петровна, жена хозяина, сунула ему кусок белого хлеба. А сама телятину, прямо из жаровни, руками выедает. Толстая такая. Юбка на ней красная с черными «кубиками». Не смотрит на Семку и, молча, как корова, жует.

Не успел Семка кусок с’есть, как хозяин, обтирая лоб, сказал ему:

— Семка, айда-ко в пивную, — тащи дюжину пива… Мать дако ему кошовку!

Она встала и молча вышла. Потом принесла кошовку и снова уставилась в жаровню.

Семка сунул кусок в карман и, стараясь не разжеванным проглотить укусок, схватился с лавки.

— Куда с куском-то? Оставь, после доешь!.. Так, пожалуй, по кускам весь дом растащите… Семка уж был у двери.

— Ты постой! А деньги-то? Что без денег дадут тебе?… На вот шесть рублей да сдачу не потеряй…

На улице Семка опять с пионерами встретился, — с факелами идут. Стоял, разинув рот, и смотрел на них. А потом незаметно для себя пошел за ними, в толпе.

Идет.

Они поют.

И ему захотелось петь с ними. Вспомнил, как когда-то по деревне ходил с ребятами и орал.

Процессия остановилась у клуба. Пионеры рядами стали входить в дверь.

И Семка туда-же.

— Товарищ, вы кажется не наш?

Пионер, в красном галстухе, задержал его.

А Семка уж шнырил глазами внутри.

Видел там портреты, плакаты, лозунги. Один портрет узнал:

— «Ленин», называется.

Точно такой-же в палатке у Егора Михеича висит, рядом с патентом.

А пионер вразумляет:

— Нет, товарищ, не пущу, — тесно у нас. Места ограничены… А ты вон, даже с кошовкой… Мать куда нибудь послала?…

Глянул Семка на кошовку — и бежать.

— Ай, что я сделал?… Дядя бить будет.

Он бежал без оглядки, толкаясь. На перекрестке чуть было под автомобиль не попал. Да спасибо милиционеру, — за шиворот оттянул.

Дома Егор Михеич набросился на него.

— Што долго, а?… Опять шары продавал где нибудь?

И больно схватил за ухо, — хрустнуло даже. А Семка, скосивши рот, заорал.

— Дядинька, прости, — не буду больше…

— Я тебе покажу, — не буду…

Пока распивалось пиво, Семка сидел на лавке и моргал глазами. Ему хотелось спать, но хозяин не пускал его и все вразумлял заплетающимся языком:

— Родителя должен видеть во мне, а так-же и в ней, — заместо матери родной она тебе. Моли бога, что подобрал тебя, а то бы подвокзальником здох. Не больно нос-то задирай: у меня денег то много, — всех куплю. Все ваше Поволжье гуртом закуплю к себе в работники. Вот… Только захотеть мне — давну, и сопля из тебя полезет.

Он показывал: как он давнет. Здоровенная рука сжимала и разжимала опухшие пальцы, — тянулась к Семке. А Семка только ерзал по лавке и швыркал носом.

Наконец, мученья кончились. Пелагея Петровна спала привалившись к стенке. Лицо, как вычищенный медный чайник, отливалось разными цветами. А голова Егора Михеича лежала у ней в коленях, храпела, сопела и хрюкала, как сытая свинья в хлеву.

Семка встал на цыпочки, помахал им языком, будто платочком красным, и пошел спать.

Рано утром Семку стащили с сундука вместе с ковром, на котором он спал. Трамваи еще не гудели. В окнах шевелился ветер. Семке хотелось спать; и здорово хотелось, — сон какой-то хороший не доглядел.

— Хоть бы во сне-то пожить, — думалось.

Не успел он ни очухаться, ни умыться, ни куска с’есть, а хозяин уже говорит:

— Ступай за тележкой, — выезжать надо.

Сбегал за тележкой.

Опять с мешками начали возиться. Опять гири в карман накладывал. Опять ноги заплетались.

На базаре раскинули палатку раньше всех. Милиционер пригрозил, чтобы до срока торговать не начинали. А Егор Михеич, поглядывая на портрет Ленина, (рядом с патентом) подмигивал милиционеру, — дескать:

— Мы люди советские… Ленин у нас в почете.

Только отвернулся милиционер, а Егор Михеич торговлишку, из-под полы, начал. Семку на пост поставил.

— Ты, парень, смотри как следует. Шпану разную гони вон… А ежели кто из господ, что нибудь потянет, так ты мне — на ушко… Всякий народ бывает… Иной и господин, а от даровщинки не откажется… Знаю: все дармоеды, не хуже тебя.

Семка вразумился этому и целый день, как собака на цепи, ходил вокруг палатки.

А вечером — снова таскаться с мешками.

Так и проходила его жизнь.

И вдруг, жизнь пошла кувырком.

По воскресеньям торговали до четырех часов.

Вечером Семка вышел на улицу, и что же думали, — у себя же на дворе увидел пионера. Он сидел на крыльце и теребил галстух. Семка подошел к нему и спросил.

— Тебя как зовут?

— Ваня.

— Ты пионер?

— Да.

— А какой праздник был у вас на той неделе? Я видел как вы с флагами ходили.

Пионер пригласил Семку сесть рядом.

— А что, хорошо было?

— Ой, как хорошо!

— Это у нас международный юношеский день был.

И Ваня стал ему рассказывать о значении его, о ребятах, о жизни пионеров. Семка слушал отквасивши губу, а потом спросил.

— Ты чей?… Ты пролетарьят?

— Да. Я сын кузнеца. Живет мой отец в этом доме. Я в отпуск пришел к нему…

— А ты кто? — Ты не сын этому спекулянту?

— Я?… Нет!..

И замотал головой.

— Я — Семка… Я живу у него так, в приемышах. Я сам с Волги. Зайцем приехал в Москву, в голод. А он подобрал меня… Эх, хорошо на Волге-то у нас было, вольно… Во, как вольно.

Он широко развел руками.

— Голод только все сгубил. Дом заколотили и разбежались кто куда. Я вот, сюда, в Москву попал…

Потом немножко помолчал.

— Мучит он меня, мой-то хозяин, — гоняет…

— А ты в пионеры к нам приходи, — сказал Ваня. У нас хорошо. Жизнь у нас здоровая, умная. Мы учимся. Мы маленькие коммунисты.

Ваня рассказал Семке про всю пионерскую жизнь. Семка слушал — аж слюна потекла.

— А меня в пионеры возьмут?

Ваня не успел ответить. Семка как ужаленный подпрыгнул. На другом крыльце стоял Егор Михеич и злобно кричал:

— Семка, подь сюда!

Семка подбежал к нему.

— Ну-ко, ну-ко, пойдем сюда.

В коридоре схватил за волосы и прижал к стенке.